КАК
ПОЛЕЗНО ЗНАТЬ МОРЗЯНКУ НА ВОЙНЕ
(Воспоминания
радиоразведчика)
|
А.А.
Зиничев Александр
Алексеевич ЗИНИЧЕВ родился в декабре
1923 года, поэтому к началу Великой
Отечественной войны еще не достиг
призывного возраста, и свой первый "курс
молодого бойца", не получив военного билета, проходил в танковой
части, которая формировалась на базе
кавалерийского корпуса. После
войны, в 1947 году, он демобилизуется в
звании старшины и поступает в
Московский электротехнический
институт связи. Но, будучи на
четвертом курсе, по спецпризыву
переводится в Военную академию имени
Жуковского, закончив которую,
получает звание младшего лейтенанта и
уже не расстается с Вооруженными
силами СССР. В запас Александр
Алексеевич ушел только в 1981 году в
звании полковника. Содержание
И на
вражьей земле мы врага разгромим...
Я
родился в малообеспеченной семье и из-за
плохого питания рос хилым ребенком.
Поэтому вместо футбола вынужден был
заниматься "тихими играми", под
которыми подразумевались радиодело и
немецкий язык. Радиоделом вдохновил
меня заняться Эрнст Кренкель, радист
первой арктической экспедиции,
высаженной на Северном полюсе. Я
мечтал повторить его подвиг. Видя мою
тягу к радиоделу, мать на последние
гроши купила мне две радиолампы. К
своим 14 годам кроме этих ламп я
разместил на листе фанеры еще
несколько десятков странных вещиц
непонятного на первый взгляд
назначения. Это
был мой первый радиоприемник, при
помощи которого в ночные часы, когда
замолкали московские широковещалки,
удавалось слышать Берлин. Его
радиостанция в это время наполняла
эфир сентиментальными танго и
вальсами вроде "Eine Nacht in Monte-Karlo"
или "Mitternachtwalzer" с колокольным
звоном. Казалось, что под звуки этой
волшебной музыки вся Европа вместе с
таинственным Монте-Карло каждую ночь
накрывалась благоуханным сиреневым
туманом и впадала до утра в сладкую
дрему, все еще приходя в себя после
ужасного лихолетья Первой Мировой
войны. Однако после 1933 года имперские
марши серьезно потеснили плачущие
звуки гавайских гитар и сладкоголосых
теноров. Но
наступило 22 июня 1941 года. В полдень,
заикаясь почти после каждого слова, по
радио выступил Молотов и объявил о
вероломном нападении Германии на
Советский Союз. Весь остаток дня и
весь следующий день мы не отходили от
круглых черных "тарелок", ожидая
победных реляций. Ведь иначе и быть не
могло! Разве не обещали нам, что если
кто-то сунет свое "свиное рыло в наш
советский огород", то уж мы сумеем
постоять за себя! Так двинуть по этому
рылу, что мало ему не покажется! А
потом, вслед за этим рылом, наша
доблестная армия вступит на чужую
территорию и малой кровью добьется
полной победы. Находясь
под гипнозом этой пропаганды, мы
представляли себе ход будущих военных
действий следующим образом. Как
только "свиное рыло" начнет
пролезать в наш огород, наши
доблестные пограничники тотчас
заметят это и тут же сообщат в Москву.
Два наших прославленных маршала,
Ворошилов и Буденный, тотчас вскочат
на коней и во главе Конармии поскачут
навстречу врагу. Враг, конечно, не
выдержит такого натиска и побежит
восвояси. Германские
коммунисты тоже не будут сидеть, сложа
руки, и тут же сделают у себя революцию.
Поймают Гитлера и Геббельса, наденут
на них наручники и повезут в Варшаву,
куда к этому времени уже успеют
доскакать наши прославленные
военачальники. Затем непременно
состоится ужин с русской водкой,
баварским пивом и черной икрой. После
чего германские коммунисты
отправятся к себе домой завершать
революцию, а красные маршалы, привязав
как следует фашистских главарей к
седлам, на рысях отправятся в Москву. Товарищ
Сталин с трибуны мавзолея поздравит
всех с одержанной победой и задаст
всем присутствующим вопрос: "Что
будем делать с этими фашистскими
мерзавцами? Может быть, мы их прямо
здесь, на Красной площади, повесим?"
Все согласятся с этим предложением. Из
ворот Спасской башни тотчас выедет
специально оборудованный автомобиль,
и оба главаря будут болтаться на
виселице. Но
на деле все обернулось совсем иначе. И
в первый день войны, и в последующие
Ворошилов и Буденный продолжали
сидеть за кремлевскими стенами и
вскакивать на коней почему-то не
спешили. А "тарелка" с первого дня
войны начала говорить о "превосходящих
силах противника" на минском и
других направлениях. И уже спустя
несколько дней эти превосходящие силы
вынудили наши доблестные войска
оставить Минск. Такой ход развития
военного конфликта никак не
укладывался в наше еще мальчишеское
сознание. Но
долго у черных "тарелок" сидеть
нам не пришлось. 26 июня всю мужскую
половину десятого класса вызвали в
райком комсомола и объявили, что мы к
восьми часам вечера должны прибыть на
Киевский вокзал с харчем на три дня.
Проведя ночь на штабелях сосновых
досок, сложенных вдоль запасных путей
вокзала, утром погрузились в "панские
вагоны" и отбыли в сторону
Малоярославца. Вагоны "панскими"
мы окрестили потому, что они ранее
использовались на польских железных
дорогах, были трехосными и каждое купе
имело свой выход. Куда и зачем нас
везут, мы не знали. Это была
государственная тайна. Уже
после Малоярославца, где-то в 120 км от
Москвы, мы стали ощущать дыхание войны.
Нам встречались паровозы с отбитыми
трубами и пробитыми тендерами,
наскоро заделанными деревянными
пробками. Вид таких паровозов сильно
напоминал раненых солдат в составах,
которые они часто тащили за собой. К
исходу четвертых суток наш эшелон
добрался до Брянска. Здесь я впервые
почувствовал, как тонка и непрочна
ниточка, привязывающая нашу плоть к
этому неспокойному и так плохо
устроенному миру. Едва наш состав
успел остановиться, как над
железнодорожным узлом повисла
девятка "Юнкерсов" Ю-87. Немцы
называли их "штука" от слов "ШТУрц
КАмпф бомбер", т.е. пикирующий
бомбардировщик, а наши солдаты стали
называть их "лапотниками". Это
прозвище возникло по той причине, что
шасси у Ю-87 не убирались, как у других
боевых самолетов Люфтваффе, а всего
лишь закрывались кожухами для
повышения обтекаемости самолета. С
земли они несколько напоминали лапти. Построившись
в круг, Ю-87 стали поочередно "приседать",
и в конце каждого приседания от них
отделялась крохотная точка. Первая же
точка, неожиданно превратившись в
бомбу, угодила в железнодорожную
цистерну из-под бензина.
Сохранившиеся бензиновые пары
взорвались в ее чреве. От взрыва
цистерна превратилась в некое подобие
ковра-самолета и, пролетев над
воронкой, в которой я укрылся,
разметала близлежащую станционную
постройку. В мою воронку вместе с
песком и обломками разбитых тарелок
упал и томик произведений
Достоевского 1923 года выпуска в
дешевом переплете. На титульном листе
диковинными буквами было выведено:
"Преступление и наказание". Так я
начал приобщаться к чтению
произведений запретного тогда
писателя. Ночью
нас высадили из вагонов на станции
Жуковка, километрах в пятидесяти
северо-западнее Брянска. Здесь,
получив лопаты, мы начали копать
противотанковый ров. В конце августа,
после окончания сооружения рва, меня
"приголубила" близлежащая
войсковая часть. Конь
Митька и приемник 45-ПК
Официально
эта часть числилась как танковый
корпус. Здесь я должен был проходить
курс молодого бойца. В мои обязанности
входило содержать в работоспособном
состоянии движок Л-6 и сочлененный с
ним электрический генератор,
служивший для зарядки аккумуляторов
полевой радиостанции, установленной
на двуколке, а также ухаживать за
конем Митькой. Естественно,
у вас может возникнуть вопрос, каким
это образом конь вместе с двуколкой
мог оказаться в танковом корпусе. Дело
в том, что на самом деле это был самый
обыкновенный кавалерийский корпус.
Весь его личный состав состоял из
лихих кавалеристов. Но где-то там, на
самом верху бюрократического
аппарата Наркомата обороны, очень
большие генералы, стремясь идти в ногу
со временем, решили пересадить
кавалеристов с лошадей на танки.
Однако техники для комплектования
танковых частей в Красной Армии не
хватало. Поэтому во всем корпусе было
лишь несколько единиц устаревших
танков, которые должны были помогать
приобщению конников к новому виду
военной техники. Смешно
и одновременно грустно было смотреть
на это приобщение со стороны. Офицер,
за 10-15 лет службы научившийся
мастерски рубить лозу и уверенно
держаться в седле на полном аллюре,
теперь должен был залезать через
тесный люк внутрь танка,
предварительно отцепив шашку и
закатав длиннополую шинель под ремень.
Разумеется, занятия по освоению новой
техники велись в строгом соответствии
с пособием, кем-то специально
составленным для этой цели. Первый его
параграф был целиком посвящен пуску
двигателя: Пункт 1.
Тумблер № 1 ставится в верхнее
положение. После чего должна
загореться зеленая лампочка на
приборной доске. Пункт 2.
Тумблер № 2 переводится в верхнее
положение. На приборной доске
загорается красная лампочка. Если
двигатель не запустится на протяжении
40 секунд, то тумблер переводится в
нижнее положение. Через две минуты
пункт 2 необходимо повторить. Пункт 3.
Если двигатель после двух попыток
запустить не удается, то необходимо
вызвать механика. Однако
механика в корпусе не было, и потому
объявлялся длительный перекур, в
процессе которого "бойцы
вспоминали прошедшие дни, где так лихо
сражались они". Движок
и генератор привести в порядок мне
удалось достаточно быстро. Очистил
прерыватель от грязи, заменил щетки,
промыл и отрегулировал карбюратор и
вырезал из кожемитовой подошвы новую
прокладку, которая ставится между
карбюратором и блоком движка. Движок с
благодарностью принял мои заботы и
ритмично задвигал всеми своими
частями. Найти
же принципы взаимопонимания с конем
Митькой мне так и не удалось. Дело в
том, что до момента моего прибытия в
часть он находился на излечении. До
этого же он был любимым конем комкора.
Но весной на каком-то смотре он
поскользнулся и вывихнул заднюю
правую ногу. После чего его долго
лечили самые выдающиеся лошадиные
эскулапы, но полностью ликвидировать
последствия вывиха не смогли. По этой
причине, как было записано в формуляре,
он "стал на полном аллюре подсекать
своей задней ногой переднюю". А
посему был переведен в разряд обозных
лошадей, и его пристроили на не очень
пыльную работу - возить легкий движок. Это
было страшным ударом для самолюбия
Митьки. И виновником этой трагедии,
конечно, был я. Ведь до моего прибытия
никто не пытался надеть на его шею
этот вонючий хомут и насыпать в торбу
вместо отборного овса какой-то мусор!
Но потихоньку ломтики хлеба с солью,
урезанные от моей солдатской пайки, и
ласка стали улучшать наши
взаимоотношения. *
* * Через
неделю я полностью притерся к
порядкам, царившим в части. По ночам,
грубо нарушая инструкцию, я стал
отлучаться от работавшего движка и
проникать внутрь "радийного храма". Что
же я там увидел? Прежде всего, мое
воображение взбудоражил передатчик
своими внушительными размерами,
страшным шумом умформеров и ярким
светом вольфрамовых катодов, при
котором я дочитывал по ночам томик
Достоевского. Удивил
меня и порядок радиообмена. Штат
радиостанции состоял из прежних
телеграфистов. Переводом азбуки Морзе
на обычный нам всем язык они, конечно,
владели. Но принимать с эфира
радиограммы сразу в буквенном
варианте они не могли, и потому
принимаемый текст они сначала
записывали в журнале в виде точек и
тире, а затем уже над каждым принятым
знаком ставили соответствующую букву.
Однажды ночью, пользуясь отсутствием
начальства, я решил похвастаться
дежурившему радисту своим умением
записывать принимаемый текст
радиограммы сразу буквами. Это
вызвало сильное удивление у коллеги.
Где этот сопливый малец, еще не
прошедший курс молодого бойца,
научился такому высокому мастерству?
Сразу после этого мне, конечно, был
задан вопрос, а понимаю ли я что-нибудь
в радиотехнике. Не предвидя никаких
для себя неприятных последствий, я дал
положительный ответ. В
середине сентября выдался погожий
день. Я надел на Митьку уздечку и повел
его к протекавшему рядом ручью на
помывку. Конь был чистюлей и процедуру
эту очень любил. Увидев в моей руке
скребок и брезентовое ведро, он
радостно заржал и охотно пошел за мной.
Очищенный от грязи, с расчесанным
хвостом и гривой он был картинно
великолепен. О чем свидетельствовало
отражение его облика от водной глади
небольшого озерца, куда он не преминул
заглянуть. Далее Митька принялся
щипать траву, выросшую вдоль ручья, а я
уселся на пенек на краю поймы. Догорающее
тепло уходящего лета всегда вызывало
у меня оптимистические мысли. Тишина
на фронте, тишина и покой на пойме
этого безымянного ручья. Может, и
впрямь война скоро кончится. Ведь
недаром пишет Эренбург в газете, что
немцы стали использовать патроны
выпуска 1940 года. Значит, они у них
скоро совсем кончатся. Да вот и "рама"
как начала вчера удирать от нашего
истребителя, то что-то уж очень сильно
задымила. Видать, и бензина у них уже
хорошего не осталось. Но эти приятные
мечтания вдруг прервал Митька своим
ржанием. Через минуту ко мне подскакал
на своей кобыле старшина Приходько. -
Ходь быстро до узла! Тебя хочет бачить
лейтенант Серохвостов! Я
схватил Митьку под уздцы и побежал
вслед за удаляющимся старшиной. Но
Приходько быстро вернулся и, крепко
выругавшись, спросил, не хочу ли я,
чтобы побыстрей добраться до
начальства, взвалить Митьку себе на
плечи. Не дожидаясь ответа, он вырвал
из моих рук уздечку и втащил меня за
шиворот на Митькину спину. А дальше
все пошло как по маслу. Приходько
пустил коней быстрой рысью. Я все
время пытался свалиться с лошадиной
спины, но каждый раз Приходько ловил
меня и возвращал в вертикальное
положение. Причина
столь горячего желания начальства
увидеть меня пред своими глазами
возникла при следующих
обстоятельствах. Пока я скребком
очищал митькино пузо от прилипшей к
нему грязи, в корпус прискакал из
штаба армии вестовой с пакетом, в
котором находился приказ,
предписывавший всему личному составу
корпуса, обеспеченному конями,
выступить в близлежащий лесной массив
для поимки и обезвреживания группы
диверсантов. Операцию возглавить
лично комкору. О ходе операции
оперативно докладывать в штаб армии
по радио. Но в самый тот момент, когда
все уже было готово к началу операции,
выяснилось, что приемник радиостанции
находится в нерабочем состоянии. Комкор,
соратник Буденного еще по гражданской
войне, очень не любил все то, что в той
или иной степени было связано с радио.
То ли дело вестовой. Вручишь ему пакет,
запечатанный сургучной печатью, и он
мигом доскочит до штаба. И оттуда
квитанцию привезет, из которой
следует, что документ доставлен куда
нужно. Совсем
другое дело радиосвязь. Ну, передадут
куда-то эту радиограмму, а квитанции-то
с печатью о том, что ее в штабе
получили, нет! И к тому же немцы не
дураки, тоже эту радиограмму принять и
расшифровать могут. А потом эта
техника вечно ломается. Но приказ есть
приказ. Его выполнять надо! Сам он,
конечно, ремонтировать рацию не
станет, а вот нагоняй начальнику узла
связи такой устроит, что на всю жизнь
запомнит! Серохвостов
прекрасно понимал сложившуюся
ситуацию, и в качестве громоотвода
генеральского гнева привел с собой
техника-младшего лейтенанта, который
несколько дней тому назад прибыл в
корпус из военного училища.
Новобранец своим внешним обликом
более напоминал карикатурного героя
из какого-то сатирического спектакля,
поставленного провинциальным театром,
чем офицера Красной Армии.
Гимнастерка на нем была таких
огромных размеров, что ее впору бы
носить Илье Муромцу. Но поскольку
техник-младший лейтенант даже
отдаленно не напоминал своим обликом
былинного героя, то приходилось
сильно сомневаться: а существует ли
вообще под этой гимнастеркой какая-нибудь
плоть? Огромный ворот еще более
подчеркивал худобу его не в меру
длинной шеи, которая незаметно
переходила в голову. По форме она
напоминала средних размеров редьку,
опущенную корнями вниз. Собственно
говоря, вначале казалось, что головы
вообще нет, потому что на его носу
громоздились огромные очки,
обвязанные со всех сторон проводами и
изоляционной лентой, которым почему-то
очень хотелось покинуть
предназначенное для них место. Не
менее экзотично выглядели и огромные
кирзовые сапоги. Казалось, что они
непременно своей тяжестью должны вот-вот
оторвать обе тощих ноги владельца. -
Ну что, спецы, когда же вы почините
свою рацию? Или сразу вас отдать под
трибунал за порчу военного имущества?
- начал комкор, окинув грозным
взглядом обоих "радиоколдунов". Серохвостов
слега подтолкнул своего подчиненного
и тот, сделав маленький шажок вперед,
начал свой доклад. -
Видите ли, мы в училище этот приемник
не изучали. И на него нет никакой
документации. Следовательно, нужно
сначала достать документацию, которую
я сначала должен изучить. На это
потребуется дня три-четыре, а потом... На
этом месте комкор прервал докладчика.
Его вовсе не интересовало, что будет
потом, через несколько дней. Его
интересовало, что будет сегодня,
сейчас. Кроме того, он сразу понял, что
этот младший техник является самым
обыкновенным юродивым, которые живут
в совершенно другом, непонятном для
обычных смертных мире. Поэтому любой
разговор с ними - пустая трата времени.
Что же касается репрессивных мер к
юродивым, то мы, русские, исстари как-то
старались всячески избегать их,
вначале полагая, что это посланцы
божьи, а затем просто по укоренившейся
привычке. Замысел
Серохвостова не удался. Громоотвод не
сработал, и весь генеральский гнев
обрушился на его голову. -
Вот вам два часа! Если за это время не
почините свою шарманку, пеняйте на
себя! - закончил комкор, и сделал жест
рукой, который означал примерно
следующее: а теперь убирайтесь отсюда,
да побыстрее. Серохвостов
шел от генерала и никак не мог
сообразить, как ему выйти из
создавшейся ситуации. И тут, как
нельзя кстати, пред его очами возник
Приходько. До него уже дошел слух, что
я могу отремонтировать приемник. Вот
так, с его подачи, я и предстал перед
Серохвостовым. -
Говорят, что ты можешь
отремонтировать приемник. Это правда?
- спросил он меня. -
Сначала нужно его посмотреть. -
Нечего его смотреть! Это тебе не конь,
которого ты собираешься купить. Вот
тебе два часа, иди и начинай
ремонтировать. Если что понадобится,
Приходько тебе поможет. Приемник
оказался нештатным для этой
радиостанции. И представлял собой,
если выражаться на немецком языке, не
что иное, как Plusquamperfektum, то есть давно
прошедшим временем. Если мне не
изменяет память, то это был 45-ПК. Весь
его поддон был забит знаменитыми
сопротивлениями Каменского,
бумажными и слюдяными конденсаторами.
Для перехода на другой диапазон
необходимо было заменить один съемный
блок на другой. Уже
при беглом осмотре удалось найти
неисправность. Накалы всех ламп
светились, а приемник хранил гробовое
молчание. Замеры напряжений на анодах
ламп показали отсутствие напряжения
на предпоследнем каскаде усилителя
низкой частоты. Подобная ситуация
могла возникнуть только при обрыве
анодной катушки согласующего
межкаскадного трансформатора. Худшей
неисправности придумать было трудно.
Аналогичного трансформатора в ЗИПе не
было. Для устранения неисправности
необходима была перемотка катушек. А
как ее осуществить? Ведь каждая
катушка содержит несколько сот витков.
Если делать все вручную, то для этого
потребуется не два часа, а целые сутки.
И тут я вспомнил про прялки, которые
стояли почти в каждом деревенском
доме. Приходько тут же вскочил на свою
кобылу и помчался в ближайшую деревню. Не
прошло и десяти минут, как он вернулся
с двумя прялками. На одну прялку
поместили кругляк, на которой должны
были сматываться катушки, а на другую -
катушки неисправного трансформатора,
освобожденные от железного ярма.
Благодаря большому передаточному
числу между ведомой и ведущей осями
прялки, процесс пошел быстро. Но по
закону подлости обрыв произошел в
самом конце внутренней катушки.
Оказалось, что олово, которое
использовалось при производстве
трансформатора, было съедено "чумкой".
На последующих этапах производства
радиоаппаратуры для пайки стали
применять не чистое олово, а с
добавкой свинца. Через
два часа перемотка была закончена, но
нужно было еще вставить в катушку ярмо
и поместить трансформатор на прежнее
место. Наступил самый неприятный этап
ремонтных работ. Серохвостов не
отходил от нас, повторяя все время
одно и тоже слово: побыстрее,
побыстрее! Каждые пять минут комкор
посылал к нам своего порученца. И этот
хлыщ в хорошо подогнанном
обмундировании настойчиво требовал
сообщить ему время окончания работ с
точностью до минуты. Эти допросы
особенно унизительны были для
Серохвостова. Потому что все вопросы
хлыщ задавал не ему, а непосредственно
нам. А его, начальника узла, как будто
совсем не существовало. Но
вот трансформатор оказался на своем
месте. Для сокращения времени ремонта
я прикрепил его к шасси только двумя
винтами, а остальные до лучших времен
оставил у себя в кармане. С екающим
сердцем я перевел тумблер включения
приемника в верхнее положение, и в
наушниках сразу послышался шум
ожившего эфира. В
этот момент у меня произошло
раздвоение личности. Я видел вокруг
себя суетившихся людей. Я слышал их
голоса. Но мозг мой упорно отказывался
переваривать любую поступающую в него
информацию. Приходько, поняв мое
состояние, сам запряг Митьку в
двуколку, привязал его уздечку к
повозке, которая должна была
двигаться впереди, и затащил меня на
козлы двуколки, привязав
предварительно за поясной ремень
вожжами к повозке. Затем колонна
тронулась. Еще минуту-другую я видел,
как Митька двигал своими мощными
ягодицами. Но потом и они исчезли в
неизвестно откуда взявшемся тумане. *
* * Так
впервые я познакомился с воинской
службой. На первых порах казалось, что
все приобретенные мной в школе и
различных кружках знания являются
лишь кучей интеллектуального, никому
не нужного хлама. Потому что в то время,
по мнению высокого военного
начальства, гораздо важней считалось
умение вести рукопашный бой с
противником и сжигать его танки
бутылками с горючей смесью. Однако,
как показал опыт, при большой
насыщенности автоматическим оружием
войск противника дело до рукопашного
боя почти никогда не доходило. Что
касается бутылок, то это было скорее
"полигонным" оружием, потому что
только там его высокую эффективность
можно было продемонстрировать
высокому начальству, но в боевых
условиях применять его было весьма
затруднительно. Ведь бутылка могла
причинить вред танку только в том
случае, если она попадала в моторную
раму. А для этого нужно было
непременно подождать, пока танк
перемахнет траншею, в которой ты
сидишь, и только потом поджечь фитиль
и бросить бутылку в удаляющийся
вражеский танк. А
ведь если бы программа занятий была
более продуманной, скольких потерь
удалось бы избежать! Ну, к примеру,
необходимо было объяснить, какие мины
или снаряд гаубицы опасны, а на какие
можно было не обращать внимания. Для
этого нужно было просто объяснить, что
если снаряд или мина резко понизит
частоту своего писка вплоть до
полного исчезновения, то эта мина или
снаряд "твои". Второе. Нужно было
вбить в голову каждого солдата
суровую истину: если он заляжет в
чистом поле при минометном обстреле,
то он уже больше не встанет. Вот что в
первую очередь должен был постигать
солдат, а не примитивные приемы
штыкового боя. В
конце сентября немцы начали
генеральное наступление на Москву.
Вторая танковая группа под
командованием Гудериана, прорвав нашу
оборону 30 октября в районе Шостки, 4
октября ворвалась в Орел и далее стала
стремительно продвигаться к Туле. В
свою очередь 3-я и 4-я танковые группы 2
октября также перешли в наступление и
начали охватывать нашу Вяземскую
группировку войск. Конно-танковый
корпус, где я так и не успел пройти
курс молодого бойца, оказался в
глубоком мешке. Из него я выбрался где-то
в районе Каширы. До Москвы я добрался 16
октября. В городе царила очень
нестабильная обстановка. Некоторые
магазины, как при коммунизме, были
открыты настежь, и население могло
брать продовольственные товары
совершенно бесплатно. Начало старого
Арбата было покрыто пеплом - в
Генеральном штабе жгли документы. Со
стертыми до кровавых мозолей ногами я
оказался в госпитале, где мне наложили
на ноги большие тампоны с очень
вонючей мазью. Лечение продолжалось
около двух недель. Ко времени
окончания моего лечения где-то на
самой вершине правительственного
Олимпа поняли, что только штыком и
бутылками войну не выиграешь.
Необходимо было использовать для этой
цели весь имевшийся интеллектуальный
потенциал. Мой
путь в радиоразведку
Всех
профессоров и доцентов технических
ВУЗов освободили от изучения
устройства телефонных аппаратов в
батальонах связи и возвратили на свои
кафедры или в конструкторские бюро.
Созданные специальные комиссии
начали производить необходимый отбор
людей для формирования особых
подразделений. Я удовлетворил всем
требованиям комиссии, и после
краткосрочных курсов был подготовлен
для выброски в составе десанта вместе
с малогабаритной радиостанцией "Север"
в район Вязьмы для пополнения частей
33-й армии, находившейся тогда в полном
окружении. В
качестве тренировки нам полагалось
выполнить два парашютных прыжка с
самолета. К стыду своему выполнить их
самостоятельно я не смог. Оба раза мне
на помощь приходил здоровенный
старшина, беря меня в охапку огромными
ручищами и давая такого пинка, после
которого я приходил в себя только
после сильной встряски во время
раскрытия парашюта. Я понимал всю
опасность предполагаемой операции и
уже смирился с тем, что через
несколько дней превращусь в
почерневший на морозе труп,
облаченный лишь в нижнюю рубашку со
вшами и грязные кальсоны с
тесемочками вместо пуговиц. Но за день
до вылета ситуация с обмундированием
несколько изменилась. Нам
всем выдали теплое белье королевских
гвардейцев Великобритании, которое в
качестве подарка прислала английская
королева. Белье это было все утыкано
многочисленными кнопками и снабжено
кармашками различных размеров. Один
из них, надо полагать, был
приспособлен для хранения туалетной
бумаги. Надев это великолепие на себя,
мы стали все похожи на герцога
Мантуанского. Конечно, в таком
прекрасном шерстяном белье на морозе
не замерзнешь, но от пули-то оно ведь
уберечь не могло. И выходило, что
вместо меня его будет носить какой-нибудь
немец, и оно поможет ему выжить зимой!
А мой труп окажется совсем голым. Эта
тревожная мысль терзала меня целые
сутки. Но
поздним вечером, когда мы уже
собирались ехать на аэродром, вдруг
пришел откуда-то сверху приказ об
отмене вылета. Видимо, где-то очень
большие генералы сочли необходимым
прекратить выброску десантов в район
Вязьмы. На другой день все заморское
великолепие у нас отобрали и одели
опять в наше родное завшивленное
белье. А через несколько дней я был
направлен в один из радиодивизионов
особого назначения. Перед ним
ставилась задача раннего оповещения о
налетах вражеской авиации на Москву,
так как радиолокационных средств под
столицей в то время практически не
было. После
детального ознакомления с проблемой
выяснилось следующее. Налеты на
Москву вражеская авиация совершали в
основном с аэродромов Смоленска и
Брянска. Отдельные наиболее опытные
экипажи производили налеты даже на
Горький и Рыбинск. На самолетах
противника были установлены
радиокомпасы, и потому их экипажи
могли для навигации использовать
московские широковещательные
радиостанции. Но очень скоро кто-то в
Москве сумел убедить политическое
руководство страны прекратить работу
этих радиостанций. И они были не
только выключены, но и уничтожены. После
этого немцы во время ночных налетов
стали применять другой способ
воздушной навигации. Штурман
немецкого бомбардировщика запрашивал
свой пеленг у смоленского аэродрома и
некоторое время нажимал с небольшими
паузами на телеграфный ключ. После
определения пеленга наземным
устройством мощная аэродромная
радиостанция, имевшая постоянный
позывной RLS, просила прекратить работу
бортового передатчика и в
зашифрованном виде передавала
полученный пеленг на борт самолета.
Затем борт получал такой же пеленг с
брянской авиабазы, имевшей постоянный
позывной RLSO. Затем следовала
некоторая пауза, во время которой
штурман определял по двум пеленгам
местоположение своего самолета, после
чего он передавал эту информацию на
головную авиабазу Смоленска, причем
также в зашифрованном виде. Конечно,
такой метод навигации вполне мог
скрыть местоположение немецкого
самолета от противника, слабо
оснащенного радиотехническими
разведывательными средствами. Но в
данном случае немцы неправильно
оценили степень оснащенности Красной
Армии такими радиосредствами. Радиодивизионы
особого назначения в то время
состояли из центрального приемно-пеленгаторного
центра и вынесенных на периферию
пеленгаторных пунктов, которые имели
с центром оперативную связь. В
московском дивизионе один из таких
пунктов находился вблизи Ельца, а
другой под Калинином. Благодаря
указанной организации дивизиона, нам
удавалось определять местоположение
вражеских самолетов раньше
противника, потому что пеленги на всех
пунктах определялись одновременно и
оперативно передавались в центр. К
концу 1941 года возросшие потери
Люфтваффе заставили немецкое
командование пересмотреть
организацию ночных авианалетов.
Противник признал свои просчеты в
оценке оснащенности Красной Армии
специальными радиосредствами и
перешел на режим радиомолчания на
всем пути следования от Смоленска до
Москвы. Но в таком случае ему
приходилось пользоваться земными
ориентирами, а это можно было делать
только в ясные безоблачные ночи. Теперь
уже до полуночи эфир хранил гробовое
молчание, но затем он вдруг взрывался.
Большое количество самолетов,
участвовавших в налете, теряло
ориентировку и настойчиво требовало у
обеих авиабаз пеленги. Авиабазы, в
свою очередь, вызывали на связь
молчавшие самолеты. Почти каждую ночь
наблюдались случаи, когда один или
несколько немецких бомбардировщиков
так сильно отклонялись от курса, что
им не хватало горючего для
возвращения на свои аэродромы, и связь
с ними прекращалась над нашей
территорией. *
* * В
этом радиодивизионе я впервые
познакомился с младшим сержантом
Юрием Мажоровым. Судьба еще сведет нас
вновь через четверть века, когда Юрий
Николаевич будет начальником одного
из ведущих НИИ Минобороны, а я - его
главным инженером. А
в то время младший сержант Мажоров
руководил очень беспокойным
хозяйством - узлом связи дивизиона.
Чтобы поддерживать его в
работоспособном состоянии,
приходилось прибегать к самым
изощренным выдумкам. Зима
1941 года. Вся наша военная группировка
под Москвой испытывала острую
нехватку горючего, а прожорливый
передатчик узла связи выходил далеко
за выделенные ему нормативы. Многие,
оказавшись в такой ситуации, просто
опустили бы руки. Но не таков был
младший сержант Мажоров! Около узла
связи вскоре появилась казалось бы
никому не нужная груда металлического
хлама - жалкие остатки швейной машинки,
ржавый генератор от трофейного
грузовика и трехфазный двигатель с
торчащими во все стороны концами
обмоток. Но через несколько дней этот
сильно облагороженный хлам
превратился вдруг в некое чудо
техники - агрегат для зарядки
аккумуляторов, питавших
электроэнергией ненасытный
передатчик. Судьба предоставила мне
возможность увидеть счастливое лицо
последователя Эдисона сразу после
того, как он спустился со столба,
подсоединив свое детище к электросети.
Как тут было не радоваться! Ведь
аккумуляторы-то заряжались без
потребления даже капли бензина! Была
в то время у младшего сержанта и
другая причина для головной боли.
Довоенные средства радиосвязи
разрабатывались по принципу: чем
дальше связь, тем лучше средство.
Поэтому все они были предназначены
для работы в коротковолновой части
диапазона и не могли обеспечить
устойчивой связи на дальностях 100-200
километров. Надобно было перевести
имевшуюся передающую аппаратуру в
другой диапазон. Но как это сделать в
полевых условиях при почти полном
отсутствии необходимых радиодеталей? И
тут мне удалось увидеть новое чудо.
Начальник узла связи сидел в сильно
замусоленной телогрейке за убогим
столом-инвалидом о трех ногах, на
котором громоздился ворох
керамических изделий, имеющих весьма
отдаленное отношение к радиотехнике.
Но основное его внимание было
обращено к записной книжке,
испещренной множеством радиосхем с
точным указанием диаметров
сердечников и числом витков,
необходимых для получения
резонансного контура на выбранной
частоте. Никогда ранее мне не
приходилось видеть такого "кладезя
радиотехнических премудростей",
заключенных в формате записной книжки.
Но еще больше я удивился, когда через
несколько дней увидел этот
самодельный контур в передатчике,
который работал на нужной частоте. К
концу августа 1942 года московская
система противовоздушной обороны
была значительно пополнена
радиолокационными средствами, а в
черте города появилось большое
количество аэростатов воздушного
заграждения. Массовые налеты на
Москву прекратились, и необходимость
обнаружения вражеских самолетов на
дальних подступах к ней отпала. А наш
радиодивизион был пополнен личным
составом и преобразован в 1-й
радиополк особого назначения в
составе трех дивизионов. Почерки
немецких радистов
Один
из радиодивизионов, в составе
которого мне пришлось продолжать
службу, передислоцировался в район
Ржевского выступа. Его обороняла 9-я
армия противника. По своей
численности и вооружению она
соответствовала трем-четырем нашим
армиям вместе взятым. Оборонительный
характер боевых действий на этом
направлении позволял и нам, и
противнику использовать в основном
проводные средства связи. Где-то
там, далеко на юге, под Сталинградом
развертывалась самая грандиозная и
кровопролитная битва за всю историю
человечества. Весь эфир с того
направления был до отказа забит
интернациональной смесью
радиосигналов. Рядом с аккуратным
немцем торчал разухабистый итальянец,
которому ничего не стоило отпустить
какую-нибудь шуточку открытым текстом
своему напарнику. А между ними,
пытаясь растолкать соседей локтями,
вылезал со своей тарабарщиной венгр.
На западном же направлении эфир
продолжал оставаться относительно
спокойным. Лишь изредка нарушала его
покой радиостанция опергруппы штаба 9-й
армии противника. За ней-то мне теперь
и надлежало вести неусыпное
наблюдение. Здесь
уместно пояснить, почему наше
командование проявляло такой
повышенный интерес к этой станции.
Несмотря на оборонительный характер
боевых действий на этом направлении,
здесь все же время от времени имели
место так называемые "бои местного
значения". Благодаря им
противоборствующие стороны старались
сковать как можно больше сил друг у
друга и тем самым предотвратить их
переброску под Сталинград. Если эти
бои подготавливала немецкая сторона,
то на выбранном для их проведения
участке фронта прежде всего
появлялась эта самая опергруппа со
своей радиостанцией. При подготовке
подобных операций с нашей стороны
появление опергруппы в месте
нанесения предполагаемого удара
означало, что наш замысел известен
противнику, фактор внезапности
утрачен и проводить их нет смысла. Трудность
выполнения поставленной задачи
заключалась в том, что сигналы нужной
радиостанции было очень сложно
выловить из бурного потока южных
сигналов. Свои позывные немецкие
радиостанции меняли каждый день, их
радисты были хорошо подготовлены, с
почти стандартными телеграфными
почерками. Передаваемые ими
радиограммы не расшифровывались, хотя
способ их шифрования был до
примитивности прост: он базировался
на принципе замены одних букв другими.
При больших массивах информации такие
коды легко расшифровываются, так как
для любого языка имеются
статистические данные о вероятности
появления той или иной буквы алфавита.
Но в немецких радиограммах по одному и
тому же коду передавалось не более ста
слов, что было явно недостаточно для
расшифровки передаваемой депеши. Конечно,
для такой быстрой смены кода была
необходима специальная шифровальная
аппаратура, но она так и не попала в
наши руки до самого конца войны. Немцы
как-то умудрялись уничтожать ее без
остатка даже в самых экстремальных
ситуациях. И только после окончания
войны в лесистой местности восточнее
небольшого городка Бухгольца, где
нашел себе последнее прибежище штаб 9-й
армии, мне удалось увидеть основные
фрагменты этой аппаратуры. В основном
она состояла из трех блоков: двух
телетайпов и матричного устройства.
На его лицевой стороне располагались
девять многопозиционных
переключателей. Каждое его положение
соответствовало определенной букве
латинского алфавита. Любая
радиограмма всегда содержала ключ,
состоявший из девяти букв. Для
расшифровки полученного сообщения
достаточно было установить
переключатели на лицевой панели в
соответствии с кодом депеши и набрать
полученный текст на телетайпе. Второй
телетайп при этом печатал
расшифрованный текст. При шифровании
текста радиограммы процесс
повторялся, но в обратном порядке. Образно
говоря, нам необходимо было вытащить
из мрака неведения на свет огромную
проблему за очень тоненький хвостик.
Хвостиком этим были почерки радистов.
Поначалу они напоминали нам китайцев,
т.е. все были на одно лицо. Но был некий
ободряющий фактор: ведь китайцы сами-то
своих отличают друг от друга... Видимо,
последний тезис придал нам
необходимое упорство, и через два
месяца одного из трех радистов
основного состава радиостанции я
научился отличать по почерку. В буквах
Q и Z он чуть-чуть затягивал второе тире,
благодаря чему они звучали более
мелодично. Почему-то он сразу предстал
передо мной в образе наследника
Штрауса и получил прозвище "Иоганн". Потом
высветился "Беликов-Луиза". Мой
напарник считал, что это женщина, а я
считал, что это чеховский Беликов,
отказывавшийся взять в руки зонтик
другого цвета, боясь, "как бы чего из
этого не вышло". При прослушивании
этого радиста мне невольно виделось
тонкое красивое кружево без единого
лишнего узелка. Даже символ конца
связи "SK" (Ди-ди-ди Даа-ди-даа),
который многие радисты для форса
превращали в "VA" (Ди-ди-ди-даа Ди-даа),
этот "Беликов-Луиза" всегда
передавал в полном соответствии с
правилами радиообмена. Затем нашлись
свои приметы и у третьего радиста. Всю
зиму 1942-1943 годов наблюдаемая нами
радиостанция "вылезала" в эфир не
более трех-четырех раз в месяц. В
периоды ее молчания начальство
обвиняло нас в лености и
разгильдяйстве, но при очередном ее
обнаружении каждый раз объявляло
благодарность. Так продолжалось до
середины февраля 1943 года. *
* * К
этому времени была уже окончательно
ликвидирована окруженная в
Сталинграде немецкая группировка. 1
февраля прервала передачу
радиограммы последняя радиостанция с
пеленгом 165 градусов, что
соответствовало направлению на
Сталинград из района Ржева. Но в
середине февраля сеть 9-й армии вдруг
начала активно работать. К этому
времени немецкое командование стало
рассматривать Ржевско-Вяземский
выступ как подходящее место для
повторения Сталинградской операции. В
связи с этим 9-я армия была выведена из
этого выступа и заняла оборону по
рубежу Спас-Деменск - Духовщина. Как
водится, активность немецких
радиосредств при переходе на новый
рубеж обороны значительно повысилась.
После завершения передислокации они
продолжали активно работать в эфире, а
радиостанции, входящие в состав
радиосети, оказались даже более
мощными по сравнению с прежними.
Казалось, для нас наступили
прекрасные времена. От начальства уже
не будет упреков в том, что мы "проспали"
сеть, потому как пеленги на эти
радиостанции можно было определить в
любое время суток. Но
меня сильно настораживала одна
небольшая "неувязочка" - радисты
были не те. "Иоганн"
и "Беликов-Луиза" куда-то
бесследно исчезли. Послушав несколько
ночей "трепливую" сеть, я пришел к
твердому убеждению, что передаваемые
радиограммы никто не принимает.
Поводом для этого послужили частые
сбои при передаче депеш. Обычно при
наличии таких сбоев приемная сторона
просила повторить сбойные места. Но
здесь, несмотря на явные сбои, такие
запросы отсутствовали, и приемная
сторона лихо рапортовала об успешном
приеме послания. Будучи
молодым и совсем не обремененным
житейской мудростью человеком, я не
стал отыскивать наиболее приемлемые
формы для описания столь странного
феномена, и сообщил в очередном
донесении об исчезновении с этого
участка фронта 9-й армии. Именно армии,
а не сети. Казалось, что это мое "фантазерство"
должно было вызвать лишь улыбку у
высоких начальников: есть ведь и у нас,
оказывается, свои доморощенные
Шерлоки Холмсы. Но все обернулось
совсем иначе. На
следующий день было приказано
доставить меня в очень высокий штаб.
Более двух часов все знатоки
строевого устава готовили меня к
встрече с высоким начальством. Судя по
их замечаниям, я понял, что
предполагаемое мероприятие
непременно обернется для меня
гауптвахтой, и стал очень сожалеть о
своем "скоропалительном
сочинительстве". Однако
генерал, к которому я был доставлен,
почему-то не обратил на мою слабую
строевую подготовку никакого
внимания, и приказал своему ординарцу
напоить меня и сопровождавшего
офицера чаем с сушками. Прежде всего
генерала интересовали доводы, на
основании которых мною было сделано
заключение об исчезновении с этого
участка фронта неприятельской армии.
После выпитого чая генерал стал
выглядеть не таким уж страшным, как
раньше, и я стал ему рассказывать про
почерки радистов - про "Иоганна",
а потом про "Беликова-Луизу".
Однако рассказы рассказами, но
генерал решил подвергнуть меня очень
серьезным, на его взгляд, испытаниям. С
узла связи протянули полевой кабель,
присоединили к нему наушники и
предложили мне определить по почерку
радистов, сменявших друг друга на
передающем конце. Весь процесс
испытаний был разбит на два этапа:
ознакомительный и опознавательный. На
первом этапе я должен был поочередно
познакомиться с почерками трех
радистов. На втором - определить номер
работающего радиста. Поскольку
почерки наших радистов из-за
недостаточной подготовки гораздо
сильней отличались друг от друга, чем
у их немецких коллег, то я без страха
приступил к испытаниям. Около сорока
минут ушло на ознакомление, а затем
начался второй этап. Несмотря на
изменявшуюся очередность, я каждый
раз правильно определял номера
работающих радистов. Напоследок
генерал решил подложить мне свинью и
посадил на передающем конце
четвертого, незнакомого для меня
радиста. Такого "свинства" со
стороны генерала я не ожидал, но все же
дрожащим голосом сообщил, что этот
четвертый - незнакомый мне радист. На
мгновение суровое лицо генерала
озарила восторженная улыбка. -
Поразительно! Ведь это какая-то
фантастика! Сидоренко! Напои бойца
крепким чаем с лимоном и сушек не
жалей! После
чего он удалился из блиндажа по своим
важным делам, а я налег на сушки,
запивая их сладким чаем с лимоном. Это
было самое приятное чаепитие за всю
мою долгую жизнь. От
Курска до Потсдама
Вскоре
меня отправили под Курск для поисков
настоящей радиосети 9-й армии. Эпизод с
ее исчезновением из-под Ржева
наглядно показал, что при подготовке
любой военной операции должны
учитываться все мелочи. Оставь немцы
эту сеть на западном направлении, и
замысел боевых действий под Курском
был бы вскрыт нашими
разведывательными службами гораздо
позже со всеми вытекающими отсюда
неприятными последствиями. Здесь
уместно напомнить малоизвестный
нашему читателю факт, касающийся
Курской битвы. Гитлер считал, что
победа в грядущем сражении может быть
достигнута только благодаря
массированному использованию на поле
боя новых танков "Пантера" и САУ
"Фердинанд". По замыслу немцев
они должны были по своим параметрам
превосходить советские танки Т-34 и САУ-75. Однако
выпуск новой техники у немцев сильно
задерживался, поэтому не было времени
для проведения всесторонних
полигонных испытаний, которые обычно
имеют место перед началом боевого
применения. По приказу Гитлера "Пантеры"
и "Фердинанды" прямо из цехов
заводов спешно отправлялись под Курск.
Однако уже в первый день начавшегося
сражения "детские болезни" новой
техники дали о себе знать со всей
остротой. Только 20% от общего числа
поставленных немецких танков смогли
принять участие в боевых действиях.
Это обстоятельство сильно помогло
нашим полководцам одержать победу в
сражениях на Курской дуге. После
Курской битвы перед радиоразведкой
была поставлена новая задача:
неусыпно следить за передвижением
танковых дивизий противника. Следить
за ними в ходе наступательных
операций было не так уж сложно.
Работали их радиосредства достаточно
интенсивно, а по специфике
радиообмена и почеркам радистов их
легко можно было выделить среди
других радиосредств. Но при этом
возникали и некоторые трудности:
нужна была оперативность в получении
необходимой информации. Здесь
хотелось бы привести следующий эпизод.
В районе польского города Седлец
наступление наших войск было
остановлено прибывшей на этот участок
фронта танковой дивизией СС. В целях
достижения необходимой скрытности
наше летнее наступление с Днепра в
июне 1944 года началось без переброски
наших танковых армий с южного
направления. Поэтому в состав наших
ударных группировок входило лишь
несколько танковых и
механизированных корпусов, которые на
подступах к Варшаве в значительной
мере уже утратили свою боеспособность
и преодолеть сопротивление вновь
выдвинутой танковой дивизии СС не
могли. Естественно,
мы знали дислокацию этой дивизии, и
каждый день все сведения о ней
доставлялись в армейский штаб. Но
вдруг интерес к этой дивизии у нашего
высокого начальства резко повысился.
Приказано было все внимание
сосредоточить только на ней и
поставлять соответствующую
информацию ежечасно. К
утру следующего дня произошло что-то
совсем непонятное. Танковая дивизия
СС ни с того, ни с сего свернула свое
расположение по фронту и начала
отступать на запад. А затем встала, как
вкопанная, и к вечеру полностью
исчезла из эфира. На
другой день наше наступление
возобновилось, и вскоре на узком шоссе,
проходившем через широкую
заболоченную пойму, мы наткнулись на
огромную колонну новейших немецких
танков. Оказалось, что в этот район с
южного направления была-таки
переброшена наша 5-я танковая армия и,
выйдя в тыл немецкой дивизии, решила
ее судьбу. Последний
пеленг на работающую радиостанцию
штаба 9-й немецкой армии - 88 градусов -
был зафиксирован в нашем журнале с
южной окраины Потсдама вечером 8 мая
1945 года. Боевые
действия на европейских полях
сражений были прекращены. Однако
радиоэлектронная война вовсе не
собиралась прекращаться, и в
последующие годы мне довелось принять
в ней самое непосредственное участие.
Однако это уже совсем другая история... Про
приемники и передатчики
В
заключение хотелось бы поделиться
своими впечатлениями о той
радиоаппаратуре, на которой довелось
работать в годы войны. Пользовались мы,
конечно, в основном аппаратурой
советского производства, но иногда
применяли и трофейную
радиоаппаратуру, так что была
возможность оценить качество и
удобство в работе и той, и другой. На
периферийных пеленгаторных пунктах
радиодивизионов особого назначения
мне чаще всего доводилось
сталкиваться с приемниками УС и "Вираж",
пришедшими на смену допотопному
приемнику 45-ПК. И
УС, и "Вираж" имели примерно
одинаковые электрические
характеристики, габариты и вес. Я
склонен поставить более высокую
оценку "Виражу" по причине
меньшего энергопотребления, но он
страдал хроническим недугом,
полученным в наследство от своего
прародителя, приемника 45-ПК. К
сожалению, его шкала была
отградуирована в условных единицах, а
не в килогерцах, что замедляло обмен
информацией о вражеских
радиостанциях с другими
пеленгаторными пунктами нашего
радиодивизиона. Что
касается приемника "Чайка",
который имел возможность прямого
определения частоты принимаемого
сигнала, то "всенародной любви"
он так и не добился по причине больших
габаритов и веса. Лишь после войны мы
узнали, что это была первая
отечественная копия американского
"Хаммерлунда", перекрывавшая все
диапазоны, от длинных до коротких волн.
В ходе войны на основе того же "Хаммерлунда"для
радиоразведки были разработаны еще
два приемника - "КВ-эк" и "СВ-эк",
выполненные на "экономичных"
радиолампах 2К2М. Но лично мне работать
с такими радиоприемниками не довелось. Иногда
мы использовали и трофейные приемники
прямого усиления Torn.E.b, получившие
большое распространение в немецкой
армии. Однако они также не вызывали у
нас особых симпатий, особенно в конце
войны. Дело в том, что первоначально
все несущие конструкции Torn.E.b
изготавливались из легкого
магниевого сплава, путем литья под
давлением. Но где-то в середине войны,
когда запасы магния в Германии
подошли к концу, он был заменен сталью,
отчего вес приемников Torn.E.b вырос
почти вдвое. Что
касается передатчиков, которые мы
использовали для оперативной связи с
центром, то здесь мне довелось лично
испытать все прелести работы как на
наших радиосредствах, так и на
трофейных. Начнем
с передающих устройств. Видимо, при их
проектировании придерживались одного
и того же принципа - возможность
установления радиосвязи на
максимально больших расстояниях.
Отсюда происходил выбор рабочего
диапазона. Для широко
распространенных в начале войны
передатчиков РСБ и "Север" он
перекрывал полосу частот 4,5...15 МГц. На
этих частотах, используя слои
Хевисайда, действительно можно было
достичь дальности связи в несколько
тысяч километров. Но этот диапазон был
мало пригоден для связи двух
корреспондентов, расположенных друг
от друга на 50...200 км. Потому что слои
Хевисайда в этом случае не работали. А
эти расстояния были наиболее ходовыми
при проведении боевых операций
сухопутных войск. Для
решения возникшей задачи необходимо
было использовать более низкие
частоты, при которых создавалась "приземная
волна". Но эти частоты
отсутствовали в передатчиках. Поэтому
приходилось в полевых условиях
перематывать контурные катушки
передатчиков для того, чтобы
перестроить их в нужный участок
диапазона. Далее
следует остановиться на других
недостатках передающих устройств.
Шкалы настройки были проградуированы
не в метрах или килогерцах, а в
условных единицах. Если в передатчике
"Север" эти условные единицы еще
можно было ориентировочно, при помощи
специальных таблиц, перевести в
мегагерцы, то в РСБ этого сделать
вообще было невозможно. Видимо, по
мнению генералов-заказчиков, таким
образом можно было надежно сохранить
в тайне информацию о рабочем
диапазоне устройства. В
качестве недостатка этих передающих
устройств следует отметить то
обстоятельство, что оба они не давали
возможности работать в
полудуплексном режиме. В радиостанции
"Север" этот режим нельзя было
использовать по той причине, что
вакуумные приборы передатчика не
могли быть использованы одновременно
и в передатчике и в приемнике. В РСБ же
этому режиму препятствовало
паразитное пролезание задающего
генератора в приемник. Пролезание это
возникало по той причине, что
передатчик модулировался только по
выходному каскаду. Отсутствие
полудуплекса очень усложняло
радиообмен. Ведь во время радиообмена
кто-то мог начать работать на той же
частоте, а для того чтобы освободиться
от "навалившегося" на тебя соседа
по эфиру нужно было терпеливо ждать
конца радиограммы и только после
этого просить своего корреспондента
сдвинуться по частоте. И
еще один недостаток, касающийся
только передатчика РСБ. Он был страшно
"прожорлив". Одна из причин тому -
использование выходных ламп с
вольфрамовыми катодами. Питался РСБ
от движка, генератор которого
обеспечивал мощность около одного
киловатта. Запускать его необходимо
было заводной ручкой, что было совсем
непростым делом в зимнее время.
Жидкостное охлаждение причиняло тоже
немало хлопот. Ведь в холодное время
необходимо было сразу после окончания
зарядки аккумуляторов сливать из него
воду, чтобы не разморозить двигатель. Теперь
сравним наше отечественное чудо
техники, передатчик РСБ, с немецким
танковым передатчиком 30 W.S. Оба они
излучали в эфир одну и ту же мощность,
около 30 Вт. Но как просто было
эксплуатировать немецкий 30 W.S!
Частота на лимбах была выставлена
непосредственно в мегагерцах, причем
передатчик обладал феноменальной
частотной стабильностью. Его можно
было оставить на целые сутки
включенным и тут же вступить в связь с
корреспондентом, без всякой
предварительной настройки. Питался
30 W.S от 400-ватного генератора,
спаренного с легким двухтактным
движком с воздушным охлаждением. Пуск
движка осуществлялся стартером.
Умформер работал почти бесшумно, имел
надежную герметизацию от внешней
среды и мог надежно работать при
сильно загрязненной атмосфере.
Охлаждение его происходило
непосредственно через
герметизированный кожух, выполнявший
одновременно роль теплообменника. Передатчики
30 W.S были в годы войны самой твердой
валютой. За каждый из них можно было
получить от начальников узлов связи
частей, наступавших во втором эшелоне,
до двух бочек чистого румынского
бензина. В наши же руки они попадали
после осмотра подбитых или брошенных
немецких танков. Реальные
документы военных лет
В
заключение хотим воспроизвести
несколько сохранившихся со времен
войны документов, которые Александр
Алексеевич ЗИНИЧЕВ любезно
предоставил в наше распоряжение. Это
его красноармейская книжка,
удостоверение к нагрудному знаку "Отличный
разведчик", а также благодарности
командования за участие в боевых
действиях.
На Главную
| В начало раздела
|
