Ставропольское книжное издательство, 1987

 

 

"Кошка-два"

В мае 1964 года отмечалось 20-летие освобождения города-героя Севастополя от гитлеровских полчищ. На празднование прибыли многие из тех, кто прославил свое имя в сражениях за город русской боевой славы. Героев видела по телевидению вся страна. Ведущий передачу офицер-моряк давал каждому выступающему перед телекамерой краткую характеристику. И вот дошла очередь до моего друга Николая Гунько.
- Из села Красногвардейского Ставропольского края,- сообщил торжественным голосом ведущий,- прибыл неуловимый "матрос Кошка-два" Николай Гунько. Более 150 "языков" на боевом счету отважного разведчика. О нем слагались легенды. За его голову гитлеровцы обещали крупное денежное вознаграждение.
Телекомментатора Юрия Фокина это заинтересовало.
- Верно ли, Николай Иванович, что вас и пули боялись?
Гунько принимает шутку, отвечает с улыбкой:
- Было такое. Меня даже колдуном называли. Будто я умел отваживать от себя и от товарищей пули и осколки.
Присутствующие на корабле гости и моряки громко засмеялись, а я остался серьезным. Вспомнил, сколько мы с Николаем испытали... До сих пор удивляюсь, как остались живы...
Помню, прибыл я в 257-ю стрелковую дивизию из госпиталя. Попал в 953-й стрелковый полк, которым командовал майор Григорьев-Сланевский. Он меня послал к разведчикам. Подхожу к их землянке. Возле входа меня встретил пожилой, с запорожскими усами солдат, напоминающий Тараса Бульбу. Это был полтавчанин Андрей Дьяченко.
- Ты нашего Кошку бачив?- неожиданно спросил он.
- Кого? - опешил я. консалтинг
- Да Мыколу Гунько!
- А почему он кошка, а не тигр? - усмехнулся я, не сразу догадавшись, что кого-то хотят сравнить с известным севастопольским героем Петром Кошкой.
Я до войны не видел портрета Петра Кошки, только знал из книг о его храбрости. И вот вижу перед собой Кошку-второго. Чуть выше среднего роста, худощавый, смуглый. Обыкновенный парень. Вот только взгляд карих глаз показался насмешливым, даже дерзким. Оглядел меня с ног до головы.
- Новенький? Ну что ж, поглядим, что ты за человек в кулаке,- сказал он с хитринкой.- Идем-ка подкрепимся, чем бог послал, а то, я вижу, худющий ты. А нам ребята дюжие нужны.
Вскоре я уже знал о нем столько, что можно было еще в то время написать о Гунько интересную книгу... И вот через сорок лет с волнением открываю папку с рукописью районного журналиста Александра Скребцова. Ведь это будет первая книжка о моем боевом друге.
"Быль о полковом разведчике" задумана автором как серия очерков, рассказывающих об отдельных эпизодах боевого пути Николая Гунько и его товарищей по оружию. События даны в хронологической последовательности, однако иногда автор использует прием некоторого их смещения, приводя воспоминания главного героя. От этого очерки, на мой взгляд, не только не теряют своей достоверности, а еще глубже раскрывают характер героя.
Впрочем, писать рецензии - не моя профессия. Скажу лишь, что при чтении рукописи меня охватывало такое чувство, будто мы вновь идем с Николаем на опасное задание, врываемся, готовые ко всему, во вражеский блиндаж или сидим грязные, промокшие и промерзшие в "лисьей норе" сырой землянки. Как участник многих описываемых эпизодов, вижу - автор не приукрашивает, не сгущает краски, но и не упрощает работу войсковых разведчиков. Разведка - не удалая прогулка. Это тяжелый, опасный ратный труд, требующий от человека недюжинного ума, смекалки, находчивости, решительности и, конечно же, храбрости. В Николае Гунько эти качества проявились наиболее ярко.
И еще одно чувство не покидало меня во время чтения рукописи - благодарность автору за его многолетний, порой нелегкий поиск достоверных сведений о боевом пути моего собрата Николая Ивановича Гунько.

Илья Поликахин
Герой Советского Союза, бывший разведчик 953-го ордена Кутузова полка 257-й стрелковой Сивашской ордена Суворова дивизии

Боевым товарищам Сына, воинам-десантникам, выполнившим свой интернациональный долг в Афганистане посвящаю

Возвращение

В один из дождливых вечеров первой послевоенной осени на маленькой станции Расшеватка сошел с проходящего поезда молодой парень в солдатской шинели, с вещмешком за спиной,
Отвоевался, сынок? - спросил пожилой дежурный по станции, определив наметанным взглядом демобилизованного фронтовика.- Заходи в зал, промокнешь.
- Спасибо, старина, не могу - дом рядом|-ответил солдат, поправляя ремень, и озорная лукавинка блеснула в его глазах, высвеченных лучом фонаря.
- Значит, наш, новоалександровский? Чей будешь?
- Нет, отец, медвеженский я.
- Фю-ить,- свистом выразил удивление дежурный - Ничего себе "рядом", то ж добрых полсотни верст! А дождь-то как из ведра.
- Полсотни - не тысяча, отец,- завязывая под подбородком тесемки ушанки, сказал солдат,- а что сыплет с неба... так это ж вода, а не бомбы.
Всю ночь шел фронтовик по вязкому от дождей старинному шляху, проторенному еще его дедами из большого уездного села Медвежье. Но не сетовал на то, что немилостива к нему погода в долгожданный час возвращения на родину, а думал, что такая непогожая, темная ночь на войне - желанная для разведчиков. И недавнее прошлое вдруг озарило память зловещими сполохами рвущихся снарядов, красными нитями трассирующих пуль. А среди этого разгула смерти - вырванные из кромешной тьмы ослепительным светом ракеты замерзшие, прилипшие вот к такой слякоти фигурки людей - его товарищей по интернациональному взводу разведки 953-го стрелкового полка 257-й стрелковой Сивашской дивизии. Никогда не забудет он их - украинца Павлика Кириченко, русских Илью Поликахина, Сашу Смирнова, карачаевца Ажу Конаматова, цыгана Николая Козореза, татарина Зайнулу Зайнулина...
По его расчетам, родное село было уже недалеко. Это придало бодрости, сердце застучало тревожно и радостно. Солдат за думами и не заметил, как стихнул дождь, расступились тучи и сквозь разрыв между ними на землю полил матовый свет ущербный предутренний месяц. И вдруг остановился и стал как вкопанный: в предрассветной мгле увидел силуэты кладбищенских крестов. Снял шапку. Здесь похоронен его отец. Затем по знакомой улице зашагал к неказистой с виду хате. В предутренней тишине стук пальцем в окно показался слишком громким.
- Кто там? - донесся приглушенный женский голос.
Как в детстве и юности, в самые счастливые дни его недолгой еще жизни, захлестнуло солдата на миг озорство".
- Хозяюшка, пусти переночевать.
- Иди, иди даля, милый, мужиков дома нету.
- А куда ж они подевались?
- На войне... - Голос, это он точно знал, доносился с печи.
- Ах, грех будет, тетя, если сына родного не пустишь.
В хате послышался грохот, будто что-то упало с плиты. Залязгали дверные щеколды и крючки, дверь в сенцы распахнулась.
- Колюшка, сыночек, живой...
- Мертвые, мам, не приходят,- стараясь настроиться на шутливый лад, вставил Николай.
Он снял тощий вещмешок, сбросил набрякшую водой тяжелую шинель, расстегнул ремень на гимнастерке. От каждого движения испуганно колыхалось жиденькое пламя "коптушки", То высвечивая, то скрывая в тени обострившиеся черты его худощавого, осунувшегося лица. Особенно впечатляли глаза. Они то искрились весельем, то вдруг взгляд становился пронзительным и упрямым. Удивительные глаза!
Мать, то и дело смахивая кончиком косынки слезы, суетилась по хате. Останавливаясь, робко оглядывала переливающие пурпуром и серебром ордена и медали на груди сына.
- Ну что, мам, пора и подзакусить.
Он развязал свой солдатский мешок, положил на стол две консервные банки, булку хлеба, фляжку.
- А я берегу, Колюшка, твои благодарности от военного начальства. Все сберегла.
Она открыла сундук, вытащила сверток и, пока сын открывая ножом консервы и наливал в кружку из фляги, выложила на стол письма и вырезки из фронтовых газет.
- Ну, мама, за победу!
Николай, не морщась, выпил залпом, заставил пригубить из кружки и мать.
- Как Гришка, брат, поживает?
- Ударило его дюже на фронте. Рука вывернута,- торопливо говорила мать.- Рассказывал - ахнуло рядом с пушкой, аж в глазах пыхнуло, и ничего не помнит... А Ваню - убили,- и мать закрыла лицо ситцевым фартуком, плечи ее дрогнули.
Николай молча смотрел на колеблющееся жиденькое пламя коптилки. Затем взял в руки газетный листок, медленно прочитал вслух крупный заголовок: "Бесстрашный разведчик".
При слове "бесстрашный" мать снисходительно улыбнулась. Это ее-то Колюшка бесстрашный? Скажите кому-нибудь, только не ей. Да разве не он лет до пятнадцати боялся к конопле на огороде подходить - чего доброго русалка защекочет... Правда, озорник да баловник был отчаянный. До войны с отцом на канал Невинномысский ездил, там, говорили, залез на столб и по проводам перебрался до другого столба. Ладно, что без электричества провода были...
Николай, подперев голову ладонью, держа в другой руке газету, восклицал:
- Ну, Илюха, ну, Илюха, мастак был сочинять стишки! Гляди-ка: Нет преград для Головни, Для Гунько и многих, Ожидайте, фрицы, их И в своей берлоге!
Он вдруг оторвал взгляд от газет, пристально посмотрел на мать, будто стараясь угадать ее думу. Глаза его потеплели, улыбка скользнула по лицу.
- Правда, мам, и то...
- Что, сынок?
- Что было и страшно.
Николай поднялся из-за стола, и тихий тревожный звон медалей поплыл, по комнате.

Испытание

Над лесистым взгорьем, полого сбегавшим к правому берегу реки Неман, занимался беспокойный июньский рассвет. В синеватой мгле, на месте гремевшего вчера боя, уже можно было различить извилистый земляной бруствер, расплывчатые силуэты застывших танков и неуклюже опрокинутых пушек. А с обеих сторон бруствера, по всей опушке, разбросаны неподвижные человеческие тела. Вряд ли кто сумел бы сосчитать их в неясном предутреннем свете. Никто в то утро 24 июня 1941 года не знал, сколько бойцов 762-го пулеметного полка осталось лежать на этом участке горящей земли и сколько немцев нашли себе здесь могилу.
Но вот короткую ночную тишину, объявшую вымершие боевые позиции, разорвал гул низко пролетевших самолетов. Этот гул словно пробудил от удушливого сна красноармейца, накрытого тяжелым земляным валом на дне траншеи. В полузабытьи боец попытался вздохнуть полной грудью, но тщетно. В эти секунды он осознал, что заживо погребен, и страх остаться в тисках земли ожесточил его, утроил силы. С яростью рвал солдат земляные путы и наконец выпростал из них свое тело. Это усилие отдалось острой болью в висках и затылке, затем вызвало приступ тошноты.
Несколько минут лежал не шевелясь, ожидая, когда отступят боль и тошнота. Затем выполз на бруствер, медленно окинул взглядом вчерашнее поле боя, и память возвратила события последних двух дней.
...В час ночи пулеметную роту, в которой служил Гунько, подняли по тревоге. Часа в три утра над Гродно, надсадно гудя, пролетели самолеты.
Бойцы третьей пулеметной роты с тревогой смотрели в темное небо, гадали:
- Наши или чужие?
- Сохранять спокойствие, товарищи бойцы,- говорил политрук Зайцев,- это учебные
полеты...
- А почему они летят с той стороны? - не унимались солдаты.- Там же немцы?
- Мало ли что? Командиры знают.
Но вот грянули первые залпы с левого берега Немана, снаряды начали рваться в расположении укрепрайона.
- Это война, ребята...- услышали они жестокую правду.
Ударили наши орудия, заговорили пулеметы. Николай видел, как снаряды наших пушек разрывали то и дело понтонные мосты, ползущие ужами через Неман.
- Быстро-то как наводят,- проговорил второй номер, высокий, чернявый Лешка Потрахин.
- Сейчас мы им наведем брови...- процедил Николай сквозь зубы, прильнув к прицелу "максима". По команде "огонь по пехоте" пулемет резанул выбегавших на берег немецких автоматчиков.
И все-таки под давлением превосходящих сил противника полку пришлось отступить. Вечером он организованно оставил Гродно и спешно окопался. В десять часов вечера по ротам объявили, что отбираются добровольцы в разведку.
- Третья рота, есть смельчаки? - раздался знакомый голос комиссара полка Лепехи
на.- Желательно из старослужащих.
Николай в расчете был самым "старым". Он видел, как измотались за день его пулеметчики, и потому вызвался без раздумий.
- Главное - "языка" взять,- инструктировал одиннадцать вызвавшихся бойцов заместитель начальника штаба полка по разведке капитан Агальцов,- нам нужно знать намерения немцев.
- А какой язык нужен - телячий? - сострил Гунько и спохватился. Бойцы прыснули.
Начальник разведки нахмурился:
- Сейчас не место для шуток, ефрейтор. Не то своего языка лишишься.
- Виноват, товарищ капитан.
Капитан неожиданно улыбнулся:
- Старшим пойдешь, Гунько. Гляди в оба. Язык свой положи в карман, а чтоб к утру и твоя голова осталась целой, и пленный был в штабе. Получите автоматы, пистолеты и финки.
...К окраине Гродно подошли в глубокую полночь. Залегли в мелколесье. Из города доносился рокот моторов, небо озарялось всполохами пожаров, светом фар.
- Смотри, смотри,-толкнул Николая Иван Черницын,- вроде что-то мелькает.
Впереди справа вновь вспыхнул на секунду огонек.
Он мысленно засек направление. Видимо, немецкое сторожевое охранение. Если это так, то сколько в нем солдат? Какое расстояние от одного поста до другого? Решили две группы выдвинуть на фланги: одну послать в обход с тыла, а другую оставить на месте. Николай, шепотом сообщив, что Иван Черницын и Семен Шевырев будут вместе с ним в группе захвата, решительно пополз вперед. Оба красноармейца за ним. Вскоре, по его команде, бойцы затаились. За гулкими ударами сердца трудно было расслышать слабые звуки ночи. Но вот из немецкой ячейки до Гунько доносится похрапывание. Он толкает локтем лежащего рядом Черницына, тот понимающе кивает.
Николай приподнимается на руках. Прыжок, и он, свалившись в ячейку метровой глубины, в какое-то мгновение нащупывает и сжимает левой рукой горло врага, а правой бьет его в подбородок. И сразу же навалился на немца Черницын. Слышится короткое бессвязное бормотание немецкого солдата, и вот уже Шевырев тянет "языка" под мышки наверх.
- Автомат не забудьте... Вдруг ночную тишину прорезала автоматная очередь, кто-то вскрикнул, захлопали выстрелы слева и справа. Уже в мелколесье Николай подает условный сигнал сбора - короткий свист.
- Пришлось срезать одного,- зло сказал, плюхаясь на землю, старший правофланговой группы.
- Все наши целы?
- Кажись, все.
- Подхватывайте этого, быстро!
В расположение полка добрались к рассвету. Низкорослый, лет двадцати немец ошалело вертел головой, сплевывал, что-то отрывисто и зло выкрикивал.
- Тихо! - цыкнул Гунько на фашиста.- А то я тебя...
Немец не унимался.
-- Что он мелет, ребята?
Никто не знал немецкого языка, и понятными из его криков были лишь слова "Гитлер", "хайль", "рус капут". В штабе объяснили, что он бешено ругался, угрожая всем смертью после взятия русских в плен...
- Он к тому же и нахал,- заключил Гунько, а сам тем временем внимательно рассматривал немецкий автомат.
- Ну, а вытянули из фрица все, что нужно?- спрашивали у политрука Зайцева красно
армейцы.
- Перед нами танковый полк дивизии "Великая Германия".
На другой день вновь над позициями загрохотало. Как сейчас он видит огненный шар заходящего солнца, который, касаясь кромки занеманского леса, слепит измотанных бойцов пулеметного полка. И стальные чудовища стремительно надвигаются на позиции как будто из огненного пекла. За ними мельтешат фигуры вражеских солдат в касках. Тугие залпы сорокапяток, хлесткие винтовочные выстрелы, судорожный говор пулеметов огласили окрестность. А лавина неудержимо катилась. Николай стрелял расчетливо, наверняка, стараясь отсекать бегущих за танками немцев от вспыхивающих в кровавом закатном свете гусениц. И вдруг будто огромная волна обрушилась на пулеметчика, придавила и поглотила...
Восход солнца застал его километрах в трех от поля боя, на петляющей в густом ельнике тропе. По-прежнему временами подступала тошнота, кружилась и болела голова. Правый глаз почти заплыл. Мучила жажда. Ориентиром ему служили не только солнечные лучи, просачивающиеся сквозь просветы между кронами деревьев, но и наплывающий слева гул, который нельзя было спутать ни с каким другим. Это стальная лавина - ревущая, лязгающая, двигалась по большой дороге в глубь страны. И по тому, как усиливался или затихал этот гул, Николай определял, насколько отклонялась или приближалась к дороге его едва заметная тропа.
Боец ждал, что вот-вот этот неумолчный грохот вдруг захлебнется: должны же его оборвать наши свежие части. Надеялся в глубине души, что не сегодня-завтра встретит своих. И это придавало решимости. Вместе с тем не проходило и ощущение какой-то неясной тревоги. Личное оружие осталось на поле боя. При нем лишь финский нож. Практически он безоружен, пробираясь рядом с врагом по незнакомому, таинственному для него, степняка, лесу.
Неожиданно лес широко расступился. Впереди лежало поле, за ним овраги, рощи. Пашню перерезала серо-голубая лента неширокой речки. Николай, настороженно озираясь, пересек хорошо накатанную грунтовую дорогу и нырнул в кустарниковые заросли, окаймлявшие берег речки. Стал на четвереньки, жадно напился, смочил голову. Снова припал губами к холодным струям. Вдруг до слуха его донесся стелющийся над рекой стрекот мотоцикла.
Красноармеец метнулся в кустарник, затаился у неширокой прогалины. Через несколько минут послышался отрывистый чужой говор, смех. Слышны были всплески воды, блаженное с хрипотцой бормотание. Николай подполз к краю кустарника и увидел шагах в тридцати от себя стоящих по пояс в воде, брызгавших друг на друга двух обнаженных немцев. Мотоцикл с пулеметом на коляске стоял на берегу, здесь же лежали одежда и автоматы. Третий солдат в каске, с автоматом на груди, с котелками в руках медленно шел по кромке берега в сторону затаившегося в кустах красноармейца. Видно, он решил наполнить котелки чистой водой подальше от купающихся. Немец осторожно вошел в воду метрах в четырех от места, где лежал красноармеец. Гунько отметил его высокий рост, атлетическое сложение. Заметил даже, как по загорелому молодому лицу стекали из-под каски тонкие полоски пота.
Дальнейшее произошло в считанные секунды. Лишь только немец наклонился, чтобы зачерпнуть котелками воду, Николай в два прыжка оказался рядом и мгновенно снял у него с шеи автомат. Немец неспешно, как показалось Николаю, повернул к нему лицо и выпрямился.
- Майн гот,- произнес он и, выронив котелки, успел ухватиться правой рукой за ствол автомата. Это движение оказалось для него роковым. Красноармеец мгновенно снял с предохранителя затвор автомата, и из ствола вырвалось огненное жало. Фашист, вскрикнув, опрокинулся на спину, разбрызгав вокруг себя воду. Николай выскочил на берег. Один из купающихся, неуклюже подпрыгивая в воде, ринулся к берегу, но короткая очередь скосила его и он рухнул на прибрежный песок. Второй нырнул. Николай выпустил несколько пуль в разбегающиеся круги на воде и метнулся к мотоциклу. Проворно подхватил два лежащих автомата, снял с них магазины. Автоматы забросил в воду. Затем отцепил от немецких ремней две фляги. Одну из них, почти пустую, откинул, а увесистую оставил себе. Еще раз оглянулся на мертвого голого немца, на спокойную гладь речки и, вскинув автомат на плечо, побежал к лесу. С неба сваливался гул пролетающих вражеских самолетов, где-то гремела канонада.

Верность присяге

На закате солнца Николай вышел к окраине лесной деревушки. Держа наготове немецкий автомат, стал внимательно наблюдать за деревней из-за ствола могучего дуба. По крайней от опушки леса улочке подросток лет четырнадцати гнал с пастьбы небольшое стадо коров. Оно растекалось по подворьям хат с соломенными крышами. У жердяных изгородей мельтешили белые женские косынки.
Когда рассеялась легкая пыльная дымка, Николай увидел, как из третьей от края хаты, на улицу вышли двое в военной форме с винтовками за спиной. Сомнений не было - это красноармейцы. Быстро настигнув их, окликнул:
- Здорово, ребята, далеко топаете?
Они резко обернулись, вскинув винтовки.
- Николай, ты? - бросился к Гунько один из красноармейцев.
- Бывают же чудеса! - тискал его в объятиях другой.
Гунько тоже было чему удивляться. Перед ним стояли его однополчане, друзья по первой разведке Иван Черницын и Семен Шевырев.
- Мы уже сутки бродим, ищем своих.
- А много ли осталось из наших? - спросил Николай.
- Да, честно говоря, такая кутерьма была, что не приведи господь, танки утюжили дотемна.- Семен поморщился не то от воспоминаний, не то от боли. Шея его перевязана грязной тряпицей от нательной рубахи.
- Что это у тебя? - спросил Гунько.
- Осколок чиркнул.
- А эту штуку где взял? - полюбопытствовал Иван, показывая на немецкий автомат.
- Пришлось позаимствовать у немцев,- Николай рассказал вкратце, как расправился с фашистскими мотоциклистами. Товарищи с любопытством слушали ефрейтора, не сомневаясь ни в одном его слове,- они его хорошо знали и в годы мирной службы, и в настоящем деле уже с ним были.
- Нехорошо как-то, ребята, получается,- задумчиво произнес Николай.
- Да куда уж хуже...- вздохнул Семен.
- Як чему говорю,- перебил Гунько.- Вот стоим мы, лясы точим, а наши ребята где-то опять с танками дерутся.
- Ну а как их найти в этой кутерьме да в дебрях? - воскликнул Черницын.
- Будем искать, а по дороге бить гадов: дебри-то свои, нам их бояться нечего. А фашистам надо гонор сбивать. Чтоб оглядывались. У вас есть чего пожрать? С утра крошки во рту не было.
- Хлеба и картошки люди дали,- с готовностью сунул руку в карман Черницын.
Они сели прямо у изгороди из жердей. Ели молча, каждый в душе ощущал какую-то смутную вину.
Около них собрались несколько женщин, подростки.
- Какой тут самый ближний город? - спросил Николай у женщин.
- Лида, город Лида, товарищ командир,- ответила одна из них,- вон в ту сторону шоссе.
- Немцы были?
- Не было, но гудит близко. Да вы заночуйте в моей хате.
- Идти, конечно, сподручней ночью, да как быть, если уже мочи нет,- простонал Семен.
- Поспим, ребята,- предложил Николай,- силенок надо поднабраться.
Заночевали на сеновале, а чуть забрезжило над грядой темного леса, отправились в путь.
В предрассветном сумраке шли по хорошо накатанной дороге. С восходом солнца свернули в лес, что был рядом. Идти стало труднее, но зато безопаснее. Позади послышался шум моторов. Залегли. Мимо прошла колонна немецких автомашин. В их кузовах сидели плотными рядами пехотинцы в касках.
- Вот бы гранату...- прошептал Семен.
- Эх, Семка,- встал с земли Николай,- такая компания нам не по зубам. По своим
силам и оружию надо добычу выбирать.- Он потрогал немецкие патронные магазины - рожки за поясом, с сожалением произнес:
- Жаль, впопыхах все автоматы не прихватил. У вас-то хоть патроны есть к винтовкам?
Иван Черницын, редко ронявший слово, коснулся подсумка.
- Немного есть. Две обоймы.
- Маловато,- только и промолвил Семен.
Снова, теперь уже впереди, послышался мягкий рокот мотора. Показалась грузовая автомашина, шла она на большой скорости. Николай с колена выпустил короткую очередь, целя в стекла кабины. Грузовик резко затормозил. И тут же из закрытого кузова застрочили автоматы. На землю посыпались немецкие солдаты, и пока они прыгали, Гулько опустошил один; магазин.
- Бежим, пока они не очухались,- скомандовал он. И трое красноармейцев, пригибаясь, кинулись в чащу леса.
В полдень вышли на малонаезженную дорогу.
- По ней и пойдем,- заключил Гунько.- Здесь она идет прямо на восток. Самая короткая дорога к своим.
Только он проговорил, как раздался стрекот мотоцикла. В коляске сидел за пулеметом стрелок.
- Что же ты не полоснул, а? - недоуменно посмотрел на Николая Шевырев.
- Патроны пожалел. Их можно и другим макаром угробить. Видишь телефонные столбы?
- Вижу, ну и что?
- А провода где?
- Ясно, оборваны, на земле.
- Иван, останься тут. Шевырев, пошли.
Николай подобрал конец провода, обернул его вокруг столба на высоте груди. Вместе с Шевыревым они перебросили другой конец через дорогу, и натянув, закрепили на стволе ближайшего к дороге дерева.
- Это их разведка, сейчас должны назад вернуться,- предположил Гунько.
И действительно, ждали недолго. Вдали вновь послышалось знакомое тарахтенье мотора. С каждой минутой оно нарастало. Красноармейцы напряженно ждали. Заметят? Мотоцикл мчался на полной скорости, хотя до натянутого провода оставались считанные метры. Еще секунда, и водителя словно ветром сдуло с сиденья. Красноармейцы явственно расслышали глухой удар его тела о землю. Мотоцикл на скорости резко ткнулся в кромку неглубокого кювета и вместе со стрелком дважды перевернулся. Николай подбежал к мотоциклу. Из-под коляски торчал кованый сапог пулеметчика.
- Тот, что улетел, даже не пикнул,- подбежал возбужденный происшедшим Иван Черницын.- И этот готов? А мотоциклом мы можем рулевать, не лыком шиты.
Он рывком поставил мотоцикл на колеса.
- Были люди, и нет их,- сказал Семен, оттаскивая мертвого ефрейтора в сторону.
Заметно было, что ему не по себе.
- Шевырев! - неожиданно рявкнул Николай.
Семена поразили суровый взгляд Гунько, его вдруг побледневшее лицо.
- Что ты, Николай? - шагнул к Гунько Иван Черницын.- Спятил?
- Запомните, для нас они теперь не люди- звери,- тихо выдавил Николай. И, сжимая автомат, закричал: - Стрелять их буду, как собак бешеных! За ребят...
Трофейный мотоцикл, словно откашлявшись, загудел ровно и уверенно. Черницын осторожно развернул машину, глянул гордо на товарищей, поддал газу:
- Будет тащить, покуда бензина хватит.
- А вот пулемет скосоворотило,- подбежал к коляске Семен.
- Нам главное - своих догнать,- усаживаясь в коляску и одновременно примеряя
немецкую каску, громко сказал Гунько.- Семен, забери другую каску - пригодится.
Шевырев бросился к валявшейся метрах в десяти от мотоцикла каске одного из убитых немцев, мигом вскочил на заднее сиденье.
- Ты, Иван, сейчас главная голова,- и с этими словами он надел каску на голову сидящего за рулем Черницына.
- А свои не пристрелят нас в такрм обличье? - поправляя на голове тяжелую каску, обеспокоился Иван.
- Главное найти их, а каски можно вовремя снять,-- ответил Гунько.- Трогай, Иван, да гляди к немцам в лапы не завези.
Мотоцикл взревел, дернулся и покатился по лесной дороге сначала зигзагами, а потом все ровнее. Николай на ходу кое-как выправил погнутое крепление ручного пулемета, выпустил короткую очередь, и когда понял, что огонь на ходу вести можно, почувствовал уверенность.
Ехали красноармейцы не быстро, дважды останавливались перед пересечением лесных дорог - внимательно осматривали проезжую часть.
- Видите следы от гусениц? - спросил Гунько товарищей.
- Не слепые,- ответил Семен.
- Значит, по пятам за немцами едем.
- Ясно! - кивал Черницын.
- А если ясно, то сворачивай на дорогу поглуше. Там наши наверняка будут.
Лес поредел, дорога повела вниз, как видно, к речке. Так и есть. Блеснула под полуденным солнцем неширокая ее лента. С низкого мостика только что съехала одноконная подвода. За рекой снова темнела зелень лесов. Удивительно, но куда ни глянь, вокруг - ни души. И следов прошедших войск на дороге не обнаружили.
- Похоже на то, что немцев тут еще не было,- размышлял вслух Гунько.- Скорее всего мы к югу уклонились.
Между тем одноконка приближалась, и красноармейцы, не таясь, поспешили к ней.
В передке кузова, свесив ноги на сторону, сидел парнишка лет пятнадцати, одетый в ситцевую серую рубаху навыпуск. Из-под не по росту длинных штанин выглядывали голые ступни. Он не выказал ни испуга, ни торопливости, только принял чуть правей, остановил лошадь. На подъехавших смотрел молча. Николай заметил, что при взгляде на мотоцикл и пулемет в глазах парнишки мелькнула настороженность.
- Здоров, мужик,- подошел к подводе Николай.- Все с базара, а Назар на базар.
- Я не Назар, а Петрусь,- негромким голосом, но твердо возразил ездок.
- Ах, Петро! А к немцам зачем в гости едешь?
Иван толкнул в поясницу Николая, шепнул:
- Нашел время,- и громко спросил: - Слышишь, парень, говори честно, видел наших?
- А кто будут ваши? - парень бросил уже откровенно подозрительный взгляд голубых, с белесыми, выгоревшими ресницами глаз на немецкий мотоцикл с пулеметом.
- Ага, вот оно что!- захохотал Гунько.- Да ты парень не промах. За немцев нас принял? Семен, а он не такой простофиля, как ты.
Семен сдернул с головы каску.
На смеси белорусского и русского языков парень сообщил, что за рекой, в деревне, его встретили красноармейцы, доставили к начальнику с кубарями на петлицах, тоже расспрашивали про немцев, но он их не видел еще. Отпустили, когда сообщил, что едет к бабушке в другую деревню. Там гостит его меньшая сестренка, надо привезти домой.
- Глядите, а то постреляют вас свои на мосту,- крикнул на прощанье Петрусь.
- Ах, черт, вострый парень! - пробормотал Семен.- Так что делать будем?
- Поехали, пока горючка есть.- Иван решительно оседлал мотоцикл.
- По коням, казаки! - плюхнулся на сиденье коляски Гунько.- Каски долой!
И лишь только мотоцикл переехал гулкий деревянный настил моста, как где-то совсем рядом хлопнули один за другим два винтовочных выстрела. Николай скомандовал:
- Стой, Иван, прыгаем! Ложись!
Красноармейцы залегли на обочине, изготовив на всякий случай оружие. Мотоцикл сиротливо стоял на пыльной дороге. Тишина длилась не больше трех минут, потом из прибрежного кустарника донесся звонкий голос:
- Эй, вы, кто такие? Выходите-ка!
- Нет, сначала вы покажитесь,- крикнул Гунько, дав очередь вверх.- Не вздумайте стрелять, мы тоже умеем.
- Бросьте шутковать,- послышался тот же звонкий голос.- Подходите по одному, если свои.
Николай решительно встал и вышел на дорогу. Из густого ивняка поднялся молодой худенький красноармеец.
- Вроде не похож на немца,- приблизился он осторожными шагами к мотоциклу,- а вот техника немецкая.
Николай усмехнулся, повертел в руке немецкий автомат.
- По всему видать, что боишься ты этой техники.
- Ну-ну! - вспыхнул красноармеец.
- А что же по кустам прячешься? Бери, дарю.
Через минуту по дороге, радостно гомоня, двигалась группа красноармейцев. Иван медленно ехал впереди, то и дело оборачиваясь, спрашивал:
- Куда?
- Держи к штабу, вон к тем амбарам.
На территории колхозного общего двора Гунько увидел группу пехотинцев. Все они были одеты в запыленные, измятые гимнастерки и бриджи. Лица их были угрюмы.
- А вот наш полевой штаб,- с горькой иронией произнес, остановившись у раскрытых дверей большой бревенчатой избы, красноармеец, повстречавший Николая, Ивана и Семена у моста.
- Товарищ политрук,- позвал он звонким голосом,- новенькие прибыли.
На крыльцо из сенец шагнул рослый младший политрук с мальчишески круглым, но каким-то серым лицом.
- Кто такие? - негромко и совсем не строго спросил он, окинув взглядом прибывших.- Впрочем, что не диверсанты - сразу вижу.
Гунько вытянулся.
- Товарищ младший политрук, бойцы 762-го пулеметного полка...
Политрук жестом остановил его.
- Приведите себя в порядок, отдохните, а к вечеру организованно выступим.
И лишь только он повернулся и сделал шаг в избу, как за околицей послышался рокот мотора, донеслись выстрелы. С улицы во двор, пригибаясь, вбежали два красноармейца:
- Ребята! Немцы!
Красноармейцы, сидевшие в тени деревьев у хозяйственных построек, мывшиеся у колодца, сначала заметались по двору, потом стали беспорядочно разбегаться.
Политрук рванулся от крыльца, на бегу выхватил пистолет из кобуры, вскочил на сруб колодца.
- Товарищи бойцы! Не поддавайтесь панике,- прогремел его голос, и в этот миг Николай увидел, как из-за бревенчатого сарая выкатился легкий немецкий танк. Стоявший в нем во весь рост солдат что-то прокричал, махая над головой рукой. Гунько отпрянул за толстый, корявый ствол лиственницы, росшей у порога дома, щелкнул затвором трофейного автомата.
- Плен... домой...- донесся голос немецкого танкиста.
Но политрук не дал ему договорить.
- Бойцы, не робейте! Организованно отходите в лес! - закричал он.
Николай услышал короткую очередь пулемета, увидел, как политрук пошатнулся, схватился за грудь и всем своим могучим телом рухнул со сруба на землю. Гунько нажал на спусковой крючок и скосил стоявшего в танкетке фашиста. Танкетка завертелась на месте, поливая пулеметным огнем все вокруг.
"Эх, гранаты нет",- только и подумал Николай, падая на землю и перекатываясь за угол дома. Там вскочил и увидел Ивана Черницына и Семена Шевырева, стрелявших из-за другого угла дома.
- Николай, что будем делать? - обернулся Иван.
Вместо ответа Гунько закричал вслед бегущим между стволами деревьев красноармейцам:
- Куда поперли, зайцы? Это же разведка!
Но в этот миг с улицы на хозяйственный двор посыпались немецкие автоматчики.
Гунько зло выругался, выпустил очередь из автомата и побежал, пригибаясь и петляя между деревьями, в глубину леса.
- Опять убегаем, растак твою,- тяжело дыша, ругался он,- а политрука наповал, гады.
- Настоящий мужик был,- выдохнул на бегу Иван Черницын,- не нарушил присягу.
- Здорово и ты срезал танкиста! - отдышавшись, произнес Семен, когда они пошли шагом.- Отомстил за политрука.

Предел ненависти

Над заснеженной донской степью сгущались ранние декабрьские сумерки. Морозный ветер волновал мутную метельную пелену, нависшую над поймой реки Чалтырь. В этот студеный вечер небывало суровой для здешних мест зимы трое путников в крестьянском одеянии подошли к окраине села. Осторожно постучались в крайнюю хату. Никто не отозвался. Тяжело ступая по глубокому снегу, они зашагали по улице, придерживаясь дворовых изгородей.
Впереди, в разрывах снежной пелены, замаячил чей-то силуэт, до слуха путников донесся сердитый женский голос. Ускорив шаг, догнали закутанную в шаль, одетую в мужской полушубок женщину, тянувшую груженную чем-то тачку.
- Аи, тетка, не по сезону-то транспорт,- весело крикнул впереди идущий молодой парень и проворно стал подталкивать тачку.
Двое других схватились за ручку с обеих сторон от женщины.
- Ой, спасибо, ребята,- отозвалась из-под платка глухим, простуженным голосом женщина,- да откуда ж вас бог послал?
- А вот пустишь переночевать - все узнаешь,- ответил толкающий сзади тачку парень.
Путаясь в снегу валенками, она ответила:
- Вижу - не нашенские, но чую - люди хорошие. Пустила бы, да, может, проклинать будете. Полиция у меня квартирует. К тому же чин какой-то. Вот он - мой дом. Сыночек заждался.
Все четверо остановились. Стоявший рядом с женщиной высокий широкоплечий мужчина в завязанной под подбородком ушанке и драном полушубке произнес с нотками сожаления в голосе:
- На нет - и суда нет, дорогая. Ты с нами и горя можешь нажить.
Женщина стянула с лица шаль, и даже в сгущающихся метельных сумерках лейтенант Красной Армии Григорий Кораблинов рассмотрел, что этой "тетке" нет и тридцати. Она вздохнула, переминаясь ногами в снегу:
- Вот оказия. Если б не этот паразит...
- Как хоть зовут тебя? - спросил Николай Гунько, одетый в зимнее поношенное пальто, доходившее ему почти до пят.
- Вера,- она опять вздохнула.- Я уж докумекала, кто вы такие. Опасно тут. Так и рыщут немцы да полицаи. Наши-то близко, за лиманом. Слышите?
Сквозь шум метели от Ростова доносилось тугое погромыхивание.
- А если догадалась, кто мы, то веди в хату,- шагнул к молодке Николай,- под крышей с полицейским безопасней будет. Скажешь, что родственники из Больших Сал пришли.
И получив согласие, решительно потянул тачку к дому. Через несколько минут трое пробирающихся к линии фронта озябших, усталых красноармейцев вошли в прихожую. Здесь их настороженно встретил мальчик лет десяти-чернявый, в штанишках с одним помочем.
- Не бойся, парень, мы свои, не бандиты,- улыбнулся мальчику Николай.- Как зовут?
- Миша.
- Молодец, в школу ходишь?
- Не-е.
- Потом наверстаешь.
Пока Вера гремела ухватом у печи, Николай, Григорий и бывший минометчик Петр Крупинов, не раздеваясь, тихо переговаривались.
- А если квартирант документы потребует? - беспокойно ерзая на лавке, спросил Петр.
Григорий молчал, отряхивая ладонью снег с ворота полушубка.
- Что-нибудь придумаем,- вздохнул Гунько.
- Что именно?
- Может, он и спрашивать не будет - родственники все же хозяйкины.
- Кстати, Николай, у тебя так и зашиты в фуфайке немецкие удостоверения? - спросил лейтенант Кораблинов.
- А где же им быть? Чем перед своими отчитываться?
- Смотри, опасно...
- А без ничего прийти - не опасно? Спросят со всей строгостью: где с июня месяца шатались? Может, в полиции служили? А я и выложу. Скажу: вот документики, такие немцы русским на руки не выдают. Укокошить надо фрица, чтоб заполучить его солдатскую книжку.
- Это верно, но как обернется.
Лишь только раскрасневшаяся от тепла хозяйка поставила на стол чугунок с картошкой, как в коридоре послышались стук сапог и скрип дверей. Вера застыла на миг, румянец на щеках будто растаял.
- Ой, ребята, болит душа...
Дверь отворилась, и в прихожую шагнул одетый в немецкую шинель среднего роста мужчина лет сорока с пышными рыжими, закрученными кверху усами на округлом лице. Гунько отметил, что у правого бедра шинель квартиранта заметно оттопыривается.
- Ба, да тут гости! - воскликнул полицай хрипловатым, но громким голосом.- Мое вам
почтеньице.
- Родственники, Павел Иванович, с Большого Сала. Помогли продуктишки дотащить,- заторопилась с объяснениями Вера.
Слегка захмелевшее, добродушное вначале лицо полицая вдруг помрачнело. Он пристальным взглядом окинул гостей, хмыкнул.
- Ну-ну, давай рассказывай сказки. Это откуль у тебя сразу столько родни,- шагнул он к лавке и сел.- Документы, надеюсь, в порядке? А ведь мы шутить не любим. Красные рядом. А у меня - служба.
Полицай сидел на одной лавке с Николаем, в метре от него. Свет семилинейной лампы, стоявшей на столе, играл на пуговицах его шинели, в настороженных хмельных зрачках.
- Ну что ты, начальник, сразу с подозрениями,- с легкой обидой в голосе заговорил Гунько.- Да разве б мы зашли к вам в гости, если б опасались?
- Кацап? - вдруг хрипло расхохотался полицай.- По языку слыхать, давно обитаешь на нашем славном Дону. Чую и у "хозяина" побывал до войны. "На-чаль-ник".
И он громко затянул: "Ты, начальничек, отпусти до дому..." Прервал пение, шумно вздохнул, поднялся.
- Угадал, а? Признайся, парился? Я сам вот так лиха хватил от большевиков. Спасибо германцам, что свободу дали. Скоро свой родной двор обниму на той сторонушке Дона.- Полицай шагнул к дверям горницы, и Николай вновь скользнул взглядом по отдувшейся на правом боку шинели.
- Квартирант, ты бы рассказал, что нового слыхать? - произнес Петр.- С властями ведь дело имеешь.
- Новости одни - большевикам крышка, хоть они и ерепенятся под Ростовом,- ответил полицай.
Он, следя сапогами на полу, скрылся за дверью горницы. Красноармейцы молча переглянулись. Кораблинов вздохнул: пронесло, кажется.
- Вот гадина,- не сдержался Петр.
Хозяйка приставила указательный палец к губам. На печи, что стояла слева от двери, ведущей в горницу, торчала темная головка Мишки. Глаза его искрились молчаливым любопытством.
Николай чувствовал, как по телу его разливалось тепло, и в то же время не мог унять мелкую нервную дрожь. Он знал, что это не от страха, а скорее от поднимавшегося гнева. За долгие месяцы мытарств по Белоруссии, Украине сердце его так переполнилось ненавистью к врагам, что избыток ее, не сдерживай он себя сейчас, мог выплеснуться наружу. Особенно лютую злобу он питал к предателям, в подлости которых убеждался уже не раз.
После побега из Хорольского лагеря военнопленных, где он пробыл менее двух недель, его задержали полицейские под Полтавой. На обратном пути Николаю удалось сбежать из-за беспечности немцев-охранников и полицейских, но навсегда запомнился Гунько жестокий удар, который нанес ему один из полицейских прикладом винтовки в грудь. Неделю кровью кашлял и повторял после плевков: "Гнида, гнида... хоть бы немец, а то свой". И вот сейчас пришлось разговаривать с таким же подонком.
Они доели вареную картошку, попили воды. Хозяйка постелила соломы на полу у печи. Стали укладываться, не раздеваясь. Тепло дома было для них несказанным комфортом.
Мальчик соскользнул с печи, подхватил потешно играющего на полу котенка и стал забираться снова на печь. Тут дверь горницы распахнулась, и полицейский без шинели, в галифе на подтяжках, шагнул в прихожую.
- Пацан, почисти,- и протянул мальчишке сапоги.
Миша с улыбкой поднял глаза на квартиранта, бойко ответил:
- У нас уже двадцать лет, как панов нет.
- Што?-просипел полицейский,- што ты сказал, гаденыш?
Николай увидел, как расширились в бешенстве его и без того выпуклые глаза, а под залихватскими усами ощерился в злобной гримасе рот.
Полицейский коротко замахнулся, и сапоги обрушились на голову мальчика. Вскрикнув и выронив котенка, тот упал на четвереньки.
- Ой, мама! - вскрикнула Вера и бросилась к сыну.
Гунько увидел мельком, как темная при свете лампы полоска крови легла на левую щеку Миши. Николай ощутил, как что-то тяжело сдавило его грудь. Из горла вырвалось что-то похожее одновременно на стон и всхлип. Он метнулся к полицейскому, рванул его за грудь, ударил ногой в живот. И пока тот оседал на пол, Николай, схватив с припечка деревянную крестьянскую толкушку для картофеля, ударил полицейского по голове. Кораблинов, вскочив со своего ложа, увидел, как Гунько, подавшись вперед корпусом, сжимая отведенной в сторону рукой толкушку, хрипло цедил: "Гнида, ах ты гнида..."
Полицейский лежал на полу недвижно, ничком. Оторванные подтяжки вились ужами. Вера держала на коленях прильнувшего к ее плечу мальчика, утирала ему лицо тряпицей и навзрыд плакала.
- Что же делать, а? - повторяла она, и в ее глазах, во всем ее облике Кораблинов видел страх и отчаяние.
- Вера, успокойся,- только и нашелся что сказать лейтенант,- всем сейчас горе.
В этот момент Николай наклонился к полицейскому, грубо схватил его за рубаху у затылка и перевернул навзничь:
- Подох или еще дышит гад? Добить придется, иначе шум поднимет. Петро, принеси воды и брызни на эту харю, а я проверю его нору.
Николай вошел в горницу, освещенную тоже семилинейной лампой, и сразу обнаружил то, что его интересовало. Кобура с пистолетом висела на стене, на бумажном коврике с изображением плавающих лебедей. Николай проверил пистолет - ни один патрон в обойме не был использован - и положил его в карман суконных штанов, которыми наделил его еще два месяца назад один старик под городом Речицей. Затем снял со стула мундир полицейского, вытряс карманы. Папиросы, два коробка спичек, часы на цепочке бросил на стол.
Когда Николай вернулся в прихожую, полицейский сидел на мокром полу, раскинув ноги и сцепив руки на голове.
- Очухалась гнида? -? зло сверкнул глазами Гунько.
Полицейский вдруг утробно замычал, а потом завыл:
-- Пощадите, хлопцы, свой ведь я...
Он повалился на спину. Гунько презрительно сплюнул:
- Жидкий на расправу пан оказался.
И вдруг гаркнул:
- Вставай!
Полицейский медленно поднялся.
- Значит, подыхать не хочешь?
- Нет, нет, нет,- зачастил тот, втянув голову в плечи, и стал креститься.
- Тогда облачайся в свою шкуру. Проведешь к нашим. Знаешь, небось, дорогу?
Полицай закивал головой:
- По камышам...
- Гляди, без брехни,- Николай достал из кармана пистолет,- иначе... Одевайся, чего глаза вылупил! Гришка, помоги ему. Надо до утра успеть к своим добраться. Вера, а ты наведи порядок и никуда не трогайся. Скажешь, что не вернулся квартирант, и баста.
- Ой, страшно,- вымолвила женщина.- А как начнут допрашивать его?
Она кивнула на прижавшегося к ее груди Мишу.
- Отправь к родне или знакомым. На время. Не бросать же свой угол. Не робей, Вера.
- Спасибо.
- Готово, Николай, трогаемся,- вышел из горницы Григорий, за ним одетый по форме полицай и Петр.
- Ну прощай, хозяйка. Извини, что так получилось,- поднялся Николай со стула, потом наклонился к мальчонке, коснулся ладонью его макушки.
- Будь здоров, Миша, дожидайся нас обратно. Будешь ждать?
- Буду,- тихо и печально произнес мальчик, сверкнув глазенками из-под закрывающего лобик мокрого полотенца.
Григорий и Петро также попрощались с хозяйкой.
- Прощай, Вера, и прости, если что не так,- начал было Петро, но она улыбнулась сквозь слезы:
- До свидания, родные. Счастливой вам дороги. Скорее возвращайтесь. А мы уж как-нибудь...
...На рассвете красноармейцы из сторожевого охранения стрелкового батальона увидели, как из лиманных камышей на открытую местность вышли четверо.
- Стой, стрелять буду! - крикнул один из красноармейцев.
- Ложись,- скомандовал в свою очередь Григорий Кораблинов.- Эй, ребята, не стреляйте, свои!
У Николая Гунько сердце едва не выпрыгнуло из груди от радости. Он набрал в легкие воздух и закричал:
- Не вздумайте пальнуть! Головы поотрываю! С самой границы топаем. Забирайте нас скорее.
До слуха лежавших в снегу донесся короткий хохот, а затем нарочито суровый молодой голос:
- Ползите сюда. Чуток правее держите, А то и вас постреляют, и нас демаскируете.
Когда Николай скатился в неглубокую канаву, то, увидев одетых в белые полушубки двоих красноармейцев, только и смог произнести:
- Ну, здорово, ребята.
От подступивших слез у него перехватило дыхание. Их, сидящих, наспех обыскали. Гунько отдал пистолет.
- А это что за артист? - спросил один из красноармейцев, ощупывая полицейского.
- Трофей из Чалтыря,- устало ответил Николай Гунько,- пан полицай.
- Там разберутся,- сказал красноармеец.
Разбирались с пришельцами уже в Батайске. Недолго, но с пристрастием. Суровый капитан из особого отдела лишь на второй день тепло улыбнулся вошедшему в кабинет Николаю.
- Гунько, скажи, как ты ухитрился пронести личные документы немецких вояк?
Николай весело взглянул на капитана:
- А вот так пронес. Брехня, что немцы дюже острые на ум. Я признал, что беспечности у них хоть отбавляй. Вот и поплатились.
Особист взял со стола какие-то листки:
- Присаживайся, Гунько, закуривай. Я сейчас прочту найденную в одной из доставленных тобой немецких солдатских книжек памятку немецкому фашистскому солдату.
- По-немецки не понимаю.
- Это перевод. Вот слушай: "У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик - убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навеки". Каково, а?
- Вот изверги! Стариков и детей! Не зря я фашистов не жалел. И жалеть не собираюсь.- Гунько на минуту задумался, пыхнул папиросой.- Да, придется с ними потягаться. Но все равно побьем. Жидковаты они против нас, хоть и техники у них много.
- Желаю удачи, Николай,- встал из-за стола капитан.- Работы у тебя впереди - не початый край. Бывай здоров. Да, домой написал, что жив?
- Нет еще.
- А ты из каких мест родом?
- Недалеко отсюда, село Мологовское. Километров двести всего. Мать там, братья на войне.
- Напиши сразу матери. Понял? Война только начинается.
- Но отступать-то больше не будем? Сколько можно!
Капитан неопределенно пожал плечами и ничего не сказал. Он, как и Николай, не мог знать, как развернутся события в наступающем 1942 году. Разве мог подумать ефрейтор Гунько, что летом и осенью ему доведется сражаться с фашистами в горах Кавказа - под Моздоком и Орджоникидзе. Уже в составе морской бригады.

Высота 264,5

Командир батальона 62-й морской бригады майор Борис Васильевич Григорьев-Сланевский с тяжелым сердцем положил на рычаг телефонную трубку. В который раз сегодня приходится отвечать на звонки из штаба и политотдела бригады на один и тот же вопрос: что нового у разведчиков? И он, подавляя внутреннее раздражение, ровным голосом отвечал:
- Разведгруппа укомплектована опытными бойцами. Ведем наблюдение.
Затем терпеливо выслушивал упреки за то, что уже дважды разведгруппа возвращалась с передовой без "языка", но с потерями, и не пытался оправдываться. Знал, что ни в штабе бригады, ни в политотделе не примут во внимание, что на пути разведчиков сильно укрепленная высота 264,5, с которой простреливается все вокруг.
Снова запищал зуммер. Начальник штаба бригады, к удивлению Григорьева-Сланевского, ни словом не обмолвился о предстоящем поиске:
- Срочно выезжай встречать пополнение, 384 человека. Доложить.
Командир батальона приказал подать машину. Пополнение он встретил при подходе к небольшому горному селению, где располагался санпропускник. В колонне по три, повзводно, шли бодрым шагом и средних лет мужчины, и молодые ребята с глазами, полными любопытства.
Сбоку, в голове колонны, то и дело оборачиваясь назад и подавая команду: "Подтянись", шагал чуть выше среднего роста, худощавый, подтянутый ефрейтор с поблескивающей на груди медалью.
Григорьев-Сланевский приказал остановить колонну, и ефрейтор, подойдя строевым шагом, выдававшим солдата, прошедшего хорошую выучку, доложил о прибытии пополнения в количестве 385 человек. После расчета по порядку номеров количество прибывших соответствовало докладу ефрейтора. Это было вскоре после полудня, а к вечеру, когда пополнение распределили по ротам, майору доложили, что по спискам довольствия один солдат оказался лишним.
- Выясните у сопровождающего, может, напутали при отправке, и пришлите его ко мне,- распорядился комбат.
Через двадцать минут на КП полка появился сопровождающий.
- Ефрейтор Гунько по вашему приказанию прибыл,- лихо доложил он, и Григорьев-Сланевский еще раз отметил в нем выправку бывалого солдата.
- Сколько бойцов прибыло согласно документам? - спросил он.
- Триста восемьдесят четыре.
- Сколько в наличии?
- Триста восемьдесят пять.
Майор почувствовал раздражение. Какого черта морочат ему голову этими пустяками?
- Кто этот лишний?
Как показалось комбату, ефрейтор в какой-то миг смутился, но потом четко доложил:
- Триста восемьдесят пятый - я.
- Ты обязан вернуться к месту службы.- Командир батальона недовольно потрогал ус.
- Разрешите доложить, то есть сказать по-человечески,- взгляд ефрейтора был умоляющим,- оставьте меня в полку. Надоело в тылу. В госпитале после ранения провалялся два месяца да в запасном уже три. Так можно и до конца войны отсидеться. А ведь я кадровый... в боях участвовал. Стрелок и разведчик.
- Садись,- сказал майор, а сам резко поднялся - высокий, стройный и подтянутый,- расскажи коротко о своем боевом пути.
Николай Гунько рассказал вкратце о своих мытарствах по Белоруссии и Украине. Как добрались до Минска, а он оказался уже занят немцами, как в Речице влился с товарищами в воинскую часть и в бою был ранен, как отлеживался, прячась у добрых людей, и был взят в плен. Потом бежал из лагеря под Полтавой, и только в ноябре добрался до Дона. Пришел не с пустыми руками: принес документы убитых немцев.
Комбат все с большим любопытством всматривался в ефрейтора: открытый, с лукавинкой взгляд, судя по всему, сметлив и энергичен.
- Откуда родом?
- Ставропольский.
- Награда за что?
- За бой под Орджоникидзе. Был первым номером противотанкового ружья. Подбил танк, получил "За отвагу". Затем лечился в Кутаиси после ранения. Оттуда - в запасной.
"Сама судьба мне его послала",- подумал командир батальона, а вслух сказал:
- Значит, живых немцев брать не боишься? Если лицом к лицу?
Ефрейтор презрительно ухмыльнулся:
- Боязни нет, а мерзость одна, будто крысу берешь.
Григорьев-Сланевский позвал адьютанта:
- Начальника разведки ко мне.
И снова обратился к Гунько:
- Карту умеешь читать?
В блиндаж вошел заместитель начальника штаба батальона по разведке старший лейтенант Поспелов.
- Слушай и смотри внимательно, ефрейтор,- развернул карту комбат.- Видишь вот эту высоту? Вот три пулеметные точки, восточный и западный склоны заминированы. За неделю шесть разведчиков погибло. Подходы простреливаются с фронта и флангов. Проволочные заграждения перед самой высотой. Что бы ты предложил? - Майор пытливо посмотрел в глаза солдату.
- Надо бы, конечно, своими глазами осмотреть,- ответил Гунько.
- Завтрашний день в твоем распоряжении.
- По фронту склон ровный?
Поспелов пояснил, что имеются незначительные складки, валуны.
- И воронки, наверно, от наших снарядов есть? Какое расстояние от основания высоты до немецкой пулеметной точки по прямой? - поинтересовался Гунько.
- Не более трехсот метров, учитывая складки,- сообщил Поспелов.
Комбат начал улавливать замысел ефрейтора и поразился его смелости. Гунько тут же подтвердил это:
- Нужно брать в лоб. В лоб они меньше ждут.
- Но ты понимаешь, что риск чрезвычайно большой?
- Зато, если с умом действовать, да еще повезет,- наверняка -возьмем. Как же на войне без риска?
Все это Николай говорил спокойно, лишь в глубине его зрачков вспыхивали огоньки. Он попросил, чтобы завтра днем артиллеристы сделали побольше "ямочек" от подножия до вершины и двух человек в свое распоряжение.
- Почему двух? - насторожился Поспелов.- А группа прикрытия?
- В такой ситуации только шуму больше будет. Втроем мы быстрей обратно скатимся. Один прикроет. Не рискнут немцы вниз преследовать.
"А ведь верно мыслит",- отметил про себя комбат.
...В полночь пошел мелкий осенний дождь. Николай и двое его товарищей видели из передового окопа, как над самой высотой, слева и справа от нее, методично, через каждые десять минут вспыхивали в небе ракеты и мерцающий свет вырывал из тьмы ноздреватые склоны невысокой горы. Так же методично постреливали немцы, предупреждая о своем неусыпном бдении.
- Дай потянуть пару раз,- обратился Николай к новому товарищу, богатырского сложения Зайнуле Зайнулину, смолившему на дне окопа цигарку. Тот молча протянул ему трескучий окурок. Второй, среднего роста, лет двадцати двух, Саша Романенко, шепотом спросил:
- Ну, скоро?
Николай понимал, как мучительно для парня это томительное, полное неведения ожидание, когда не знаешь, что с тобой случится через несколько минут.
- Пора, ребята...- перед ними, шурша плащ-палаткой, возникла еле различимая фигура. Это старший лейтенант Поспелов.
Гунько выскользнул из окопа в тот миг, когда погас бледный свет очередной ракеты.
Пополз сначала быстро, но, достигнув предполагаемой заминированной зоны, закинул автомат за спину и стал в движении прощупывать грунт ладонями на ширину рук. Когда взвилась ракета, трое разведчиков одновременно скатились в воронку, но лишь только мрак поглотил последний ее отблеск, снова поползли, обдирая руки об острые камни. Вот они замерли. Николай коснулся мокрыми пальцами тонкой натянутой проволоки. Только нащупал корпус мины, как все вокруг залил белый свет ракеты и тут же простучал пулемет. Заметили? Снова тьма, и разведчики, миновав встретившиеся воронки, оказались у колючей проволоки. В последней воронке остался Зайнула - для прикрытия. Саша Романенко щелкнул саперными ножницами, и Николай отбросил в сторону обрывки колючей проволоки. Хорошо, если нет пустых консервных банок, до которых так охочи немцы.
Вершина рядом. Дождь усилился, и его шум подбодрил разведчиков. Гунько резко взял вправо, к воронке, которую облюбовал во время наблюдения в бинокль днем. Она была чуть позади и справа от пулеметной точки. В этой воронке вновь застал их свет ракеты. Разведчики слышали ее взлетное шипение, и повисла она прямо над ними. Затем слева прозвучало несколько "дежурных" очередей. Когда тьма и тишина объяли вершину, Николай бесшумно выскочил из воронки и затаился, выжидая, когда глаза привыкнут к темноте. Уловив неясный шорох в нескольких шагах, вгляделся туда, где глухо и монотонно барабанили обо что-то капли дождя. Вот расплывчатая шевелящаяся тень качнулась в узкой полоске света, просочившегося из приоткрытой двери блиндажа. Короткий разговор, скрежет закрываемой двери, а затем длинная пулеметная дробь раздалась рядом с разведчиками. В этот миг Николай спрыгнул в ячейку.
- Отто? - окликнул немец, услышав шаги, и в этот миг ефрейтор резко затянул ему на шее петлю из заранее припасенной веревки.
Немец, хрипя, рухнул на колени, но разведчики не дали ему лечь. Гунько уперся левым коленом между лопаток, чтобы не ослабить натяжение веревки. Романенко от волнения не смог сразу затолкать пленнику в рот кляп. Николай впотьмах нащупал руку Романенко и грубо всадил в широко раскрытый от удушья рот часового тряпичный пук, поддал коленом в спину, и пулеметчик покорно выполз по ступенькам наверх. Дождь лил уже вовсю, и Гунько мысленно благодарил небо. Пленный послушно полз, как и разведчики, на животе, выкарабкивался на четвереньках из воронок. Проволочные заграждения остались позади. Вот и воронка, в которой притаился Зайнула. Только втиснулись в нее, как одна за другой взвились три ракеты, и вслед за этим ударили пулеметы, раздались хлесткие винтовочные выстрелы. Такая желанная сейчас тьма не наступала, а над углублением то и дело свистели пули. Ударили минометы с нашей стороны, и высота покрылась всплесками взрывов. Разведчики и пленный сползли к подножию и по неглубокому оврагу добрались до нашей траншеи.
...Коренастый белокурый немец с разбитым о камни лицом дрожащими пальцами подносил ко рту поданную ему папиросу, тряс головой. Он понемногу стал отходить от ночного потрясения, и дар речи медленно возвращался к нему. Звание? Бывший капитан авиации. Как попал на высоту? Штрафная рота. Прибыли ли в последние три дня свежие части? Да, прибыл полк горных егерей...
Затем допрос велся уже в штабе бригады.
Утром Григорьев-Сланевский, усталый после бессонной ночи, вызвал начальника штаба батальона:
- Затребовали документы ефрейтора Гунько?
- Так точно,- был ответ.

Очередное задание

Прежде чем рассказать об одном из примечательных боевых эпизодов из жизни взвода разведки 953-го стрелкового полка, приведу выдержку из письма бывшего командира этого полка Григорьева-Сланевского, ныне жителя города Ростова-на-Дону.
"В августе 1943 года наш полк был эшелоном переброшен юго-восточнее Ворошиловграда, с ходу вошел в прорыв. Разведгруппы полка действовали впереди наступающих рот, предупреждая о местонахождении и намерениях противника, а также имея задание по возможности взять "языка".
От разведгруппы, которую возглавлял Николай Гунько, получаю однажды данные, что в Селидово расположились на отдых немцы. Ставлю разведчикам задачу - усилить наблюдение, особенно западнее и южнее Селидово, и в случае боя действовать совместно с полком.
Ночью полк, обойдя Селидово, нанес неожиданный удар по врагу и очистил город от немцев. Было взято 80 пленных, несколько машин и различное оружие. В успехе полка огромная заслуга разведчиков.
При действиях полка на Украине разведвзвод, кроме ведения разведки, еще не раз принимал участие в боях. Когда фашисты подготовили к взрыву железнодорожный виадук западнее села Покровка, разведчики захватили его, разминировали и не допустили к нему немцев. Полк с ходу ворвался в Покровку, очистил ее от врага и оказал помощь сражающимся разведчикам.
Когда сообщили командованию о том, что взяли Покровку, из штаба 51-й армии немедленно прибыли проверяющие. Дело в том, что, по данным армейской разведки, немцы должны были удерживать этот населенный пункт десять дней, а полк "перепутал карты". Остается добавить, что наряду с благодарностью я получил выговор за то, что на моей автомашине было 15 пулевых пробоин..."
А теперь некоторые подробности. На рассвете разведчики вышли к окраине села, залегли в огороде. Они не случайно облюбовали эту небольшую делянку цветущего подсолнечника. Зеленые разлапистые листья и крупные корзинки надежно укрывали от посторонних глаз. В то же время сквозь нижнюю часть стеблей обеспечивался хороший обзор прилегающих к огороду дворов и улицы. Несмотря на ранний час, в селе царило необычное оживление. Гудели моторы автомашин, слышались гортанные команды. В один из дворов вползла крытая машина.
- Вроде бы как антенна над крышей, наверное, передвижная радиостанция,- вполголоса высказал догадку Илья Поликахин, толкнув локтем лежащего рядом Николая Гунько.
Тот промолчал. Его сейчас тревожила одна мысль: неужели немцы покидают Покровку? Ведь в штабе полка при уходе на задание сообщили, что немцы собираются удерживать село не менее десяти дней. Нужно выяснить, и в случае, если предположение подтвердится, немедленно сообщить в штаб полка. Решение пришло неожиданно... Из кабины вышел гитлеровец в черном мундире и скрылся в хате. Другой немец, видимо радист, спрыгнул на землю из будки, огляделся, громко позвал:
- Ганс!
Из кабины выглянул третий. "Взять, взять всех немедленно, уж они скажут точно",- сверлила Николая мысль.
- Илько и Зайнула, за мной. Остальные прикроют,- приказал Гунько. И когда пальцем ощутил холодок спускового крючка автомата, пришли, как всегда, уверенность и спокойствие.
Радист резко оборачивается и, увидев разведчиков, вскрикивает что-то вроде "ох", прыгает в сторону и несется по двору.
- Хальт! - не сбавляя бега, устремился за ним Гунько.
Зайнула рвет дверцу кабины.
В какой-то миг Илья Поликахин видит, как из дверей хаты хищно выглянул ствол автомата, направленный в спину Николая, настигающего немца.
- Гунько!- рявкнул Поликахин.
Николай то ли споткнулся, то ли почувствовал неладное, грохнулся на землю, и в этот миг прострекотали две автоматные очереди - одна из дверей, другая в сторону стрелявшего. Это, бросившись к хате, нажал на спусковой крючок комсорг взвода разведки Илья Поликахин. Дверь распахнулась, и на крыльцо вывалился здоровенный эсэсовец с крестами на груди. На бледном лице бусинки пота, в глазах предсмертная мука. Руки еще сжимают автомат. Вынырнувший из подсолнечника Афанасий Дондик, подбежав, добил фашиста.
- Ах, гад,- бормотал он,- чуть нашего Миколу не вбив.
Из кукурузы соседнего огорода показались сначала поднятые руки, потом немецкая пилотка. За понурым, тяжело дышавшим немцем шагал, слегка припадая на правую ногу, Николай.
- Ранен? - бросился к нему Илья.
- Ранен, да не я, а сапог.- Он поднял ногу, и разведчики увидели, что каблук сапога срезан, будто бритвой.
- По-русски понимаешь? - обратился к пленному Николай, для ясности тронув пальцем кончик своего языка.
- Наин, найн,- пробормотал торопливо немец.
- Илья, хватит у тебя немецких слов, чтобы спросить, уходят немцы из Покровки или нет?
Минут пять, мешая немецкие слова с русскими, объяснялся с пленным Илья.
- Это точно, Ганс? - то и дело, забываясь, переспрашивал он.
- Я, я,- повторял Ганс, человек лет сорока с широким, побитым оспой лицом, и даже перекрестился.
- Ганс говорит, что немцы оставляют Покровку. Они, считай, последние остались. Еще говорит, что западнее села заминирован железнодорожный виадук. Сам вчера видел, как саперы работали.
- Дондик,- обернулся к Афанасию Гунько,- во весь дух в полк. Сообщи в штаб, что немцы уходят. А Мы попытаемся захватить виадук. На ихней же машине поедем...
- А куда этого?- повел стволом автомата, в сторону стоявшего у крыла автомашины немца здоровяк Зайнула Зайнулин.
- Сажай его снова за руль,- сказал Гунько,- повезет нас к виадуку. Поликахин - со мной в кабину, остальные в кузов.
- Эй, ты, фриц, залезай,- открыл дверь кабины Зайнула, всего несколько минут назад вышвырнувший оттуда немца.
Николай Гунько наклонился над убитым эсэсовцем, поднял валявшуюся рядом фуражку с высокой тульей, примерил.
- Великовата, но маскировка отличная. Помогите снять мундир, надо и плечи прикрыть.
Автомашина вздрогнула и сначала осторожно, а когда Покровка осталась позади, быстро покатилась по грунтовой дороге на запад.
- Илько, гляди, чтоб он не завез к немцам в пасть,--то и дело напоминал Гунько Поликахину.
Николай в мундире и фуражке убитого эсэсовца сидел у дверцы, внимательно всматриваясь в даль. Вот и виадук, перекинутый через широкий овраг. Недалеко от него - небольшое строение, видимо, караульная будка. Николай на ходу открыл дверцу кабины, предварительно опустив боковое стекло, стал правой ногой на подножку. Щелкнул предохранителем автомата.
Машина сбавила ход, когда из будки вышел навстречу немецкий унтер в каске, с автоматом наизготовку. За ним показалась вторая каска. Унтер властно рубанул в воздухе рукой:
- Хальт!
Вдруг на лице его отразилось удивление. Он вскинул автомат, но очередь Гунько опрокинула фашиста на землю. Второй немец, ошалело тараща глаза на выпрыгивающих из будки автомашины советских солдат, медленно поднимал руки.
- Ребята! - крикнул разведчик Поздняков.- Позади две автомашины с людьми, может, наши?
- Немцы,- не отрывая бинокля от глаз, ответил сержант Саша Смирнов,- около взвода.
- Все к виадуку! - приказал Гунько.- Немцев - с собой. Машину бросить.
Решение командир разведгруппы из шести человек принял рискованное, но в сложившейся обстановке единственно верное: открыть огонь, когда передняя автомашина приблизится к виадуку метров на сто.
Фашисты, разумеется, не рискнут атаковать и залягут на той стороне оврага. А там, глядишь, и наши подоспеют, ведь связной отправился в полк около часа назад.
Разведчики разделились на две группы - по обе стороны виадука. Когда головной грузовик подъехал к оврагу, открыли огонь. Среди немцев началось замешательство. С остановившегося грузовика посыпались фашистские солдаты, расползаясь по противоположной стороне оврага. Через некоторое время немцы пришли в себя, завязался бой. Из оврага выскакивали уцелевшие фашисты и тоже укрывались в кустарнике на противоположной стороне. Разведчики стреляли короткими очередями, экономя патроны, а плотность огня со стороны немцев нарастала. Уже ранен в руку Илья Поликахин, залито кровью лицо Саши Смирнова. У Ивана Новомедных пробито плечо, ему уже трудно стрелять из автомата.
- Ребята, стрелять только прицельно!- кричит Николай Гунько.- Приготовить гранаты!
Фашисты скрытно, через овраг, просочились на сторону разведчиков. Видимо, убедившись, что перед ними небольшая группа советских бойцов, они бросились в атаку.
- Очередями, огонь!- скомандовал Николай Гунько. Патроны еще были, и разведчики открыли яростный огонь. Фашисты залегли.
Иногда в критические минуты боя ребята обменивались адресами, просили написать домой. Сейчас было не до этого. Да и зачем? Знали, что если не придет помощь, то погибнут все.
Но помощь подоспела. В самый критический момент на дороге в тылу у немцев показались два "ЗИС-5". За ними следовал "виллис". Пехотинцы 953-го стрелкового полка открыли огонь на ходу, и фашистские солдаты в беспорядке, отстреливаясь, побежали к кустарнику, вплотную подступавшему к темневшему поодаль лесу.
- Далеко не убегут,- зло сказал Поликахин, выстрелив последний раз вдогонку немцам.
Трое пленных так и просидели в течение всего боя на корточках под виадуком, прижавшись к каменному основанию.
Августовское солнце лило на землю нестерпимый зной. Разведчики, которых миновала пуля, мокрые от пота, хоть выжимай, устало поднялись на насыпь. Рядом резко затормозил запыленный "виллис". Из него вышел стройный, с "тарасовскими" усами майор. Он молча смотрел на возбужденных, грязных от пыли и пота бойцов, потом сказал спокойно и негромко:
- Спасибо, сынки. Лейтенант Бобер,- обернулся он к своему адъютанту.- Всех к награде...

Приказано вернуться живым

В расположение своего полка старший сержант Николай Гунько добрался во второй половине тусклого зимнего дня. С Сиваша в спину дул сырой холодный ветер, а впереди расстилалась прикрытая мокрым снегом крымская равнина. Серовато-грязными бугорками возвышались землянки, к которым вели темные полосы тропинок. Николай задержал взгляд на том месте, где располагалась "берлога" взвода разведки. Все осталось так же, как и до его отправки через Сиваш в медсанбат. И вот он вернулся сюда, сбежав из санбата без выписки. За почти месячное валянье в относительном тепле и покое контузия отпустила слух и речь, но тоска по товарищам, тревога за жизнь молодых разведчиков грызли душу. А главное, не давала покоя неутоленная ненависть к врагу.
Тогда, месяц назад, увезли его в Новониколаевку без сознания. Очнувшись, он вспомнил тугой удар в лицо и грудь, падающего сержанта Сергеева, брызжущую тугими струями кровь из его шеи. И все. Лишь потом узнал от однополчан о последствиях взрыва снаряда в траншее у наблюдательного пункта: оказалось, что убиты были наповал также Меньшиков и Митин.
Уже подходя к жилью разведчиков, Гунько уловил вдруг знакомый шелест летящего снаряда и вмиг плюхнулся в мокрый снег. Земля содрогнулась под солдатом, и снова затихло. "Опять те же гады кидают, из села Уржина,- подумал Николай.- Нет, надо добраться до этой проклятой батареи. Сколько нервов истрепала! Так и ждешь, что следующий снаряд прямо в "берлогу" хлопнется. А ведь землянки наши, как шутят бойцы, в два наката - один из проволочного каркаса, другой из плащ-палаток, натянутых на него. Да и не копнешь глубоко: вода зальет".
Справа разорвалось еще несколько снарядов, но Гунько уже не ложился. В нос ударил знакомый едкий запах горящего тола, сквозь плащ-палатку донесся приглушенный говор. Николай остановился у входа, потряс носком сапога матерчатую "дверь" с примерзшими латками снега. Говор мгновенно стих, послышался хриплый кашель.
- Кого принесло? - донеслось снизу.
- Эй, кроты черномазые, открывайте окна, двери.
Полог упал, и в проеме показалось закопченное лицо Коли Козореза, сразу засветившееся широкой белозубой улыбкой.
- Хлопцы! Микола наш явился.
Гунько шагнул лишь на вторую ступеньку, как его подхватили на руки несколько разведчиков.
- Микола... Колька... Ура! Ребята, качнем!
- Ах, вы с-суслики,- произнес Гунько с запинками,- да ведь хата наша без крыши останется, если хоть раз качнете.
- Микола,- раздался такой знакомый хриплый голос Андрея Дьяченко,- мы же боялись за тэбэ, что не возвернешься к нам. От радость, так радость.
- Начальству уши прожужжали за тебя, черта,- сказал Илюша Поликахин.- Не упустите Гунько из госпиталя, а то поминай как звали.
- А вот к начальству я как раз струсил сразу явиться - неприятности могут быть.
- Рассказывай, струсил...- недоверчиво улыбнулся Зайнула Зайнулин.
- Убег я из санбата. Цепку перегрыз, как к-кобель, и айда через Сиваш сюда.- Некоторые слова он произносил с заиканием.
- Раз цепь перегрыз и сбежал, значит силенка есть, а це главное,- рассудил Андрей Дьяченко, когда разведчики утихомирились.- А бумажка вона и есть бумажка.
- Верно, землячок,- поддакнул Рысьев.
Гунько огляделся. При свете ярко горящего у стены землянки тола, извлеченного из противотанковых мин, он видел такие близкие сердцу лица боевых товарищей: Дьяченко, Поликахина, Рысьева, Козореза, Зайнулина... Стоп. А где же Вадим Цепелев, самый молодой из них?
- А что, Цепелев в наряде?
Разведчики молчали.
- Нет Вадима,- вздохнул "батька" Дьяченко и сунул в пустой корпус авиабомбы новую порцию тола.- Не уберегся.
- А может, не уберегли? - жестко переспросил Гунько.
- Может быть,- согласился Илюша Поликахин,- темно было, а пуля-дура. Нашла.
Снова в землянке воцарилось тягостное молчание.
- Анисима... Щебетовского... не вижу.
- Жив Аниська,- торопливо ответил Козорез,- за продуктами ушел,
- Ему нельзя умирать - Севастополь впереди. Оборонял ведь... моряк. Аж зубами скрипит в ожидании наступления,- сказал Илюша Поликахин.
- Ну что ж, ребята, рассказывайте, что нам предстоит в ближайшие дни?- Гунько снял сапоги, размотал портянки.
- Та все то же: "Давайте "языка". А попробуй его взять - каждый метр простреливается. Носа не сунь - без головы останешься,- заговорил Дьяченко.- Взяли одного, но и Вадика потеряли. А тут еще заливчик мешает, будь вин проклят, Хоть бы замерз. Глубина - чуточку до колен не доходит, а ползти невозможно. А щас шуга плотно его забила, но не сковалась. Ни ползти, ни шагать - рушится.
- Да разве только в шуге дело,- подал голос Зайнула Зайнулин,- чешут из пулеметов на любой шорох. Одним словом, очухались фрицы и румыны, раскусили наш маршрут. Да и на других участках не лучше.
Гунько ясно понимал, о чем говорили товарищи. Фашисты за два месяца укрепили свою оборону, да и полковые и дивизионные разведчики своими ночными поисками заставили их держать ухо востро. Особенно у этого извилистого заливчика, который вклинивался километра на два между позициями полка и немецкими траншеями. Ширина его местами до сотни метров доходила. Раньше, хоть и мокрые до нитки, все же перебирались через него ночью и захватывали "языка" врасплох. А сейчас, видно, очухались фрицы.
Николай шевелил портянку над топкой. Лицо его, освещенное белым пламенем, было задумчивым. "Как перехитрить врага? - думал он.- Ведь не сегодня-завтра надо будет выполнять задание. Любой ценой. А как хочется не заплатить жизнями вот этих ребят. И своей тоже".
- Наблюдение хорошо ведете? - спросил он.- Боевое охранение засекли?
- Метрах в сорока от позиций в нашу сторону,- ответил Дьяченко,- наблюдатели подтвердят. Мишка Заиченко, твой земляк, из дивизионной разведки, киснет сейчас в воронке. А с ним еще двое. Говорят, сам командир корпуса Неверов требует "языка".
Гунько надел сапоги, встал.
- Куда ни крути, а начальству представиться надо.
С помощником начальника штаба полка по разведке капитаном Поспеловым Николай столкнулся у штабной землянки. Тот крепко обнял Николая.
-- Как чувствуешь себя? Нормально? Ну, тогда отдыхай и готовься к горячему делу.
- Товарищ капитан, я с-сбежал из санбата. Так что защищайте, в случае чего.
Поспелов весело взглянул на сержанта, рассмеялся.
- Наказать - накажем, но и защитим. Отдыхай, ты ведь еще заикаешься.
И он исчез в штабной землянке. Через несколько минут командир полка Григорьев-Сланевский удовлетворенно произнес:
- Итак, Гунько прибыл. Значит, наши шансы резко возрастают...
Долго отдыхать Николаю не пришлось. Его разбудили, сказали, что прибыл посыльный из штаба полка - Сланевский вызывает.
Гунько снял шинель, гимнастерку (спал он, как и все разведчики, одетым):
- Треба поскоблиться,- и стал шарить рукой в вещмешке,- последнее дело перед начальством небритым появиться. Верно, "батя"? - обратился он к Дьяченко.
- Ясное дило,- отозвался тот,- гарно прифрантишься - меньше матюков схлопочешь.
В блиндаж командира полка Гунько вошел подтянутым, выбритым, в начищенных сапогах.
- Товарищ майор...
Григорьев-Сланевский тут же прервал его жестом левой руки, правой показав на склонившегося чуть в стороне над картой человека с генеральскими погонами.
- Товарищ генерал-лейтенант, старший сержант Гунько.
Неверов резко поднял голову и неожиданно улыбнулся:
- Здравствуй, Гунько, садись вот сюда, поближе.
Гунько, ободренный улыбкой, без робости сел напротив.
- Я вот завернул в ваш полк и думаю, что не напрасно. Закуривай, Николай, и давай поговорим не как командир корпуса с бойцом, а на равных, как солдат с солдатом.
В глазах Гунько, как отметил комполка, сверкнула озорная лукавинка:
- На равных, товарищ генерал-лейтенант, оно, конечно, хорошо, да не всегда...
Неверов снова улыбнулся, затем лицо его стало строгим.
- Ты хочешь сказать,- смотря с кем. Так вот, именно с тобой хочу говорить на равных. Заслужил ты такое доверие. А разговор наш будет коротким. Большие события назревают. Сведения о силах и намерениях врага нужны самые разнообразные и точные. Тысячи людей заняты сбором данных. Не последняя роль здесь и войсковой разведки. А вот "языков" в последнее время нет. Понимаю, трудно. Но ведь надо! Командир полка заверяет, что если разведгруппу возглавит Гунько, задача будет выполнена в ближайшее время. Вот и хочу лично от тебя услышать подтверждение.
Разминая пальцами так и не зажженную папиросу, Николай ответил:
- Погибнем, но задачу обязательно выполним.
- Наслышан о твоем опыте и личной храбрости... И хочу, чтобы ты и твои товарищи вернулись живыми.
- Постараемся, товарищ генерал-лейтенант.
Неверов встал, крепко пожал руку полковому разведчику, улыбнулся:
- Ни пуха ни пера, Николай. Но приказываю всем вернуться живыми.
- Есть!
Прошло двое суток, в течение которых полковые разведчики вели непрерывное наблюдение за противником, особенно за расположением его огневых точек, графиком смены постов боевого охранения и поведением вражеских солдат.
Гунько и Заиченко лежали на краю воронки от авиабомбы, на нейтральной полосе. Николай опустил бинокль:
- Ушли... давай и мы погреемся. Чуешь, как морозец крепнет?
- Еще бы, дорогу нам строит.
Разведчики сползли в воронку. Заиченко открыл фляжку, сделал глоток, протянул Гунько.
- Интересно, и нынешней ночью будут фрицы таскать бревна? - как видно, что-то задумав, сказал Николай.- Их тоже нельзя упускать из виду.
Еще три дня назад наблюдатели стрелкового батальона капитана Гужзы и разведчики обратили внимание на шум, слышимый чуть правее основных позиций противника. Выяснилось, что ночью немцы разбирают бывшие наши оборонительные рубежи. Бревна переносят вручную в глубину своей обороны, пользуясь тусклым светом луны, изредка появляющейся из-за облаков. Вот над этим и раздумывал сейчас Гунько.
- Что, Коля, в гости думаешь к ним сходить? Их там до роты наберется - не подступишься,- угадал мысли товарища Михаил.
- Шуга подмерзает - можно. Только вдвоем и в немецких шинелях.- Гунько пристально посмотрел в глаза товарищу.- Ты ведь немецкий неплохо знаешь? Это я пять классов и шестой коридор кончил.
- Поговори попробуй один с сотней - мокрое место останется.- Добродушное узкое лицо Миши стало серьезным.- А шпрехать с ними могу, в колонии немецкой жил.
Гунько вдруг хлопнул друга по плечу, в глазах его полыхнуло озорство.
- Ну, тогда нам и карты в руки. А заливчик окреп, можно ползком перебраться. Можно, Миша! Пусть старшина достанет немецкие шмотки, а с артиллеристами начальство все согласует. Надо в гости сначала к этой команде, а уж потом их боевым охранением займемся.
Следующей ночью ветер с Сиваша дул слабее, но морозец заметно покрепчал. Падал мелкий снег. Передний край жил обычной скрытной жизнью. Как и всегда, в небе то и дело вспыхивали ослепительным светом ракеты, с той стороны залива изредка доносились пулеметные очереди. И снова становилось тихо. Четверо в белых маскировочных халатах поверх немецких шинелей метнулись из снарядной воронки к береговой кромке залива. Вот и залив, забитый смерзшимися льдинками. Гунько, тяжело дыша, повернул лицо к лежащему рядом Михаилу Заиченко, шепнул:
- Оставайтесь на месте, Я сейчас.
И на четвереньках сполз на лед. Лежа ударил каблуком по льдине, потом еще. Держит крепко. Вот только ползти по таким ледяным надолбам будет тяжело.
Заиченко, Зайнулин и Козорез лежали не двигаясь. Как и было намечено, следом за Гунько поползет Заиченко. И лишь когда на том берегу будет спокойно в течение пятнадцати-двадцати минут, Зайнулин и Козорез должны перебраться туда.
Михаил по сигналу Гунько ползком двинулся за ним, держась на расстоянии трех метров и повторяя его путь. Вот едва различимая фигура Николая замерла, и тут же впереди полыхнул бледный свет ракеты. Михаил с удовлетворением отметил почти полную слитность маскхалата Гунько с торосистой поверхностью залива. Двинулись дальше. Ползли медленно. Острые края торчащих льдин больно ранили колени и локти. Когда после очередной вспышки ракеты мрак сомкнулся в небе, Гунько вскочил и, осторожно ступая, пошел, низко пригибаясь. Михаил повторил его маневр и почувствовал, что продвигаться стало все же удобнее, а главное - быстрее. На вражеском берегу разведчики залегли, вслушиваясь в ночь.
- Примем вправо,- прошептал Гунько, когда Зайнулин и Козорез выползли на сушу,- потом я и Заиченко пойдем вперед, а вы затаитесь тут и ждите.
Гунько и Заиченко скинули маскхалаты, оставили автоматы и, крадучись, пошли на доносившийся спереди неясный шум. Поднявшись по пологому склону, сбегавшему к заливчику, они явственно услышали скрип снега под множеством сапог, приглушенный чужой говор, затем глаза стали различать маячащие в ночи фигуры. Теперь стало понятно, что одни немцы подходили поочередно к штабелям бревен, взваливали их на плечи и гуськом удалялись в глубь своей обороны, а другие подносили сюда бревна, извлекаемые метрах в двадцати в стороне, видимо, из старых укреплений.
Гунько потуже затянул под подбородком ремешок немецкой каски, шепнул:
- Поможем им носить бревна. Главное - смешаться с ними незаметно. Идем по траншее. Ты - первый. Напоремся на охранение - отвечай коротко: мол, по надобности отлучались.
Разведчики, почти не пригибаясь, двинулись вдоль траншеи прямо к штабелю бревен. Их никто не окликнул, а когда они ухватились за конец бревна и приподняли его, другой конец был подхвачен двумя немцами. Заиченко ловко подставил плечо под бревно и мгновенно переместился немного вперед. Николай уже на ходу поднырнул под тяжелый комель и резко выпрямился. Пошли, ступая сначала вразнобой, потом в такт. За спиной слышалось тяжелое дыхание, сплевывание и тихое переругивание немцев, несших такое же бревно. Впереди то и дело возникали темные фигуры возвращающихся за очередным грузом солдат.
Передний немец громко и резко что-то произнес, и Гунько с заметным опозданием толкнул с плеча комель. Михаил дернул Николая за рукав, увлекая за собой. Они смешались с вражескими солдатами, освободившимися от ноши и направляющимися снова к штабелям.
- Ну, о чем они? - шепотом спросил Гунько Михаила.
- Клянут бревна, мороз и войну. Что дальше делать, Коля? Опасную игру мы затеяли.
- Не помирай загодя. Иди за мной.
Николай, не доходя до штабеля, свернул в сторону и спрыгнул в недавно развороченное углубление, видимо, бывшего блиндажа. Группа немцев выворачивала бревна из такого же рядом. Разведчики затаились. Заиченко ничего не спрашивал у Гунько - догадался, что тот уже что-то задумал. Николай сам наклонился к нему и задышал в ухо:
- Слушай, Мишка. Подождем, когда они закончат. Как только понесут последнее бревно, выползем наверх и в открытую закурим. Кто-то из их унтеров должен обязательно подойти. Я буду сидеть и держаться за ногу, а ты скажи, что камрад оступился и надо помочь ему встать. Тут мы фрица и накроем...
Разведчики улеглись меж полусгнивших бревен и досок на дне бывшего блиндажа и чутко прислушивались к тому, что делается наверху. Лишь далеко за полночь скрип снега под сапогами стал реже, а треск выламываемых в соседнем блиндаже бревен прекратился. Разведчики выползли из укрытия. Гунько видел, как несколько темных силуэтов мерно проплыли мимо, одна фигура двигалась немного позади. Он громко кашлянул, и одновременно Михаил чиркнул спичкой, но слабый огонек тут же упорхнул в ночь. Этого, однако, было достаточно, чтобы впереди раздался резкий окрик, а через минуту рядом возникла фигура солдата. Заиченко почувствовал, как в груди его похолодело, но уверенно шагнул вперед и произнес по-немецки:
- Товарищ повредил ногу, идти не может.
- Нашел время,- буркнул недовольно немец.- Давай быстро под руки, все ушли.
Он наклонился к Гунько, пытаясь продеть ладонь под его руку:
- Ауфштеен, ком шнель.
Эти слова Николай понял без перевода. Подумал: "Верно, что ком шнель, только в другую сторону". И тут же рванул немца за отворот шинели, пытаясь завалить его влево от себя.
- Мишка, рот...- успел выдавить Гунько и тут же получил тяжелый удар в лицо.
Фашист оказался не из хлюпких, нападение не ошеломило его. Он не упал, а резко выпрямился вместе с вцепившимся в него Гунько, успев лягнуть каблуком сапога чуть замешкавшегося Заиченко. Но тот, застонав, все же бросился на фашиста. Все трое молча барахтались на снегу. Немец еще раз ударил Гунько в лицо, но разведчик не отпустил руки от ворота его шинели, а другую ладонь - ото рта врага. Вдруг немец дернулся и обмяк. Гунько ощутил на ладони, которой зажимал рот и нос врага, липкую мокроту.
- Коля, я его пырнул,- выдохнул Зайченко.
- Живо под руки,- прошептал Николай, и они, задыхаясь, волоком потащили "языка"
к заливчику. Скорее, скорее, пока не хватились, эта мысль удваивала силы. Вот и Зайнулин с Козорезом. Молча подхватили обмякшее тело пленного и сбежали на лед.
На свою сторону разведчики перебрались благополучно, но здесь Гунько получил удар намного сильнее, чем в схватке с врагом: немец не подавал признаков жизни. Его уложили на дно траншеи, расстегнули шинель. Николай приник к его груди, пытался нащупать пульс - бесполезно. При свете фонарика он увидел измазанное кровью лицо пленного и с горечью процедил:
- Напрасные хлопоты... Эх, Мишка, убить нас мало.
А в это время за нейтральной полосой поднялась тревога: строчили пулеметы, с той стороны летели и рвались мины. Вступили в дело и наши артиллеристы, открыв отсечный огонь. Гунько словно ничего не слышал. Прислонясь к стене траншеи, курил цигарку, сплевывая кровавую слюну из разбитого рта. Потом шагнул к Михаилу, удрученно стоявшему в двух шагах от него, спросил:
- Ну, что мы будем делать дальше?
Михаил виновато молчал.
- Значит, не знаешь? А ведь у нас есть еще один шанс. Но там риска больше. Или пан, или пропал.
Михаил Заиченко знал, что этот шанс - боевое охранение немцев. Но ведь скоро наступит день.
Николай, поняв его тревожные мысли, сказал с яростью:
- Днем будем брать. А сейчас - спать.
Командир стрелкового батальона капитан Гужва приказал, как и просил Гунько, не будить разведчиков до утра. В шестом часу в его блиндаже раздался телефонный звонок. На проводе был Григорьев-Сланевский.
- Николай Яковлевич, как там разведчики?
- Спят.
В трубке минутная тишина, а затем спокойный голос комполка:
- Пусть спят. До следующей ночи времени достаточно.
- Судя по разговору, они не собираются откладывать дело до ночи.
- Значит что-то замыслили? Не будите, а как проснутся - позвоните.
Через два часа капитан Гужва доложил комполка, что разведчики поднялись и в маскхалатах, с оружием делают что-то похожее на зарядку - подпрыгивают, приседают, падают... Гунько тщательно ощупывает каждого.
- Если что предпримут, посодействуй им. Скорее всего, Гунько задумал что-то рискованное и проверяет амуницию разведчиков на бесшумность.
Командир полка был близок к истине в своем предположении, но и он не мог догадаться о замысле разведчиков.
Они надели маскхалаты на гимнастерки, хотя в этот солнечный февральский день мороз был крепким. Николай Гунько из-за бруствера передовой траншеи наблюдал в бинокль за позициями противника. Там все будто замерло. Не подавало признаков жизни и замаскированное боевое охранение. От противоположного извилистого берега залива до укрытия, где располагалось охранение, было метров сто. От немецких позиций к нему вел скрытый ход сообщения, проходящий по неглубокой балке. Ход просматривался с наших позиций лишь на малом отрезке, да и то при самом тщательном наблюдении.
Как определил Николай, при внезапном нападении укрытие было уязвимо. От берега залива к нему можно скрытно подобраться метров на тридцать. А там - бросок, и все решат секунды. Не может же фриц смотреть неотрывно вперед на сверкающую снежную белизну. Главное, чтобы, как и в последние дни, трое во главе с унтер-офицером покинули бы на часок свой боевой пост.
- Миша,- окликает Гунько,- время подходит, гляди в оба.
Заиченко распластался на скате бруствера в трех метрах от Николая, а Зайнулин, Поликахин и Козорез в маскировочных халатах приплясывают в траншее, толкают друг друга плечами, пытаясь хоть немного согреться,
- Тихо, братва,- вдруг громко произнес Гунько,- кажись, фрицы ушли.
- Вижу,- подает голос Заиченко,- трое промелькнули.
Гунько буквально скатился в траншею, положил бинокль, схватил автомат.
- Пора, хлопцы.
Дежурившие у пулемета стрелки недоуменно смотрели на разведчиков. Один из них, парнишка лет восемнадцати, спросил:
- Туда? Сейчас?
- А ты смотри не перестреляй нас, слышишь? - серьезно ответил Зайнула.
Вот он - замерзший, припорошенный снегом заливчик. Неширокий, но преодолеть его ползком не так просто. Эти проклятые смерзшиеся льдины для человека словно надолбы для танка. А приподняться даже на четвереньки нельзя, разве что голову чуть-чуть, для малого обзора, можно поднять.
Тишина. Ни одного выстрела, Ни одной пулеметной очереди с обеих сторон. Лишь шорох маскхалатов да тяжелое дыхание следом ползущих товарищей слышит Николай. Кто-то позади кашлянул, и Гунько замер. Но тишина успокаивает, и он ползет дальше. Вот и невысокий обрывистый берег. Все пятеро прижались к нему, отдыхают. Здесь их могут видеть только с нашей стороны. И наверняка видят, волнуются за них.
- Поликахин и Козорез, оставайтесь тут,- тихо говорит Гунько и карабкается по льдинам на берег. За ним Зайнула и Михаил. Три распластанные фигуры в белых, почти сливающихся со снежным покровом халатах медленно двигаются вверх по косогору, замирают, вновь перемещаются. Гунько едва заметно поднимает голову, настороженно всматривается вперед. Правее на белом фоне заметно выделяется узкая темная полоса. Это не амбразура, а скорее щель в укрытии с довольно широким сектором осмотра. Вход, видимо, с обратной стороны, из траншеи. По всей вероятности, в укрытии остался один немец. Это везение, что он еще не обнаружил разведчиков. Ясно, что в двенадцатом часу солнечного дня его бдительность притуплена. Эта мысль придала решительности. Николай отстегнул от пояса лимонку:
- Вперед!
Все трое вскакивают и широкими прыжками несутся под углом к вражескому укрытию, Николай соскальзывает в ход сообщения. Вот и укрытие. Он лихорадочно срывает какой-то полог.
Немец сидел боком ко входу и к смотровой щели и что-то жевал. В первый миг только слегка повернул голову, начал говорить, но вдруг поперхнулся и поднял руки, когда Николай, отбросив капюшон маскхалата, сказал:
- Зицен, зицен.
Зайнулин сразу схватил стоящий у щели ручной пулемет, а Заиченко попытался заговорить с немцем и выяснить, когда вернутся его коллеги. Тот сидел в той же позе, но глаза его быстро перебегали с одного разведчика на другого.
- Миша, объясняйся тут с ним, а мы выйдем встречать хозяев.
Они присели на корточки в углублении, на изгибе хода сообщения, закурили, держа автоматы наизготове. Судя по ранее веденным наблюдениям, трое ушедших немцев во главе с унтер-офицером должны вернуться минут через сорок.
- Не раздумают, а? - затягиваясь дымком махорки, спросил Зайнулин.
- Не должны, точность любят,- уверенно сказал Гунько.- Главное - не робеть.
Зайнулин, шевельнув могучими плечами, ухмыльнулся:
- Знакомое дело. Захорохорятся - головы пооткручу мигом.
- Тихо, они! - привстал Николай.
Издали послышался скрип снега. Разведчики сняли предохранители затворов, прижались к стенкам траншеи.
Из-за поворота выдвинулась сгорбленная фигура с автоматом на шее и с термосом в левой руке. Едва показались еще двое пригнувшихся, тоже с автоматами, но на плечах, как Гунько гаркнул: "Хальт! Хенде хох!" - и упер ствол автомата в грудь впереди идущего, а Зайнулин, грубо оттолкнув немца, прыгнул навстречу двоим другим. Своими железными кулаками он свалил обоих на дно траншеи, сорвал с них оружие. Затем выволок их из тесного хода сообщения в углубление, бормоча:
- Ага, вот он и унтер. Ну-ка, пистолет где твой?
Николай успел уже обыскать "своего" немца и усадить его у стены траншеи. Позвал Заиченко, объяснил:
- Они должны ползти за тобой. Растолкуй им, что в случае чего - смерть на месте. Жратву надо бы прихватить, да не до нее. Подъем, пошли, шнель!
Немцы стали выбираться из траншеи, а потом след в след поползли за Михаилом, вниз по косогору, к заливу...
- Товарищ капитан,- ввалился в блиндаж командира стрелкового батальона один из наблюдателей.- На той стороне копошатся наши в белом с немцами.
Гужва схватил трубку телефона, и через несколько секунд передний край загрохотал от взрывов снарядов. А по заливу во весь рост бежали фигуры людей в белом и темном. Они падали, поднимались и снова устремлялись вперед. Эти секунды казались вечностью.
Уже через несколько минут капитан Гужва докладывал командиру полка:
- Товарищ майор, четверых взяли. Один - унтер-офицер. Говорить пока не желает. Потери разведчиков... Да вот они все - целы и невредимы. Гунько просит сообщить командиру корпуса, что слово сдержал.
На другом конце провода Борис Васильевич Григорьев-Сланевский, обычно суровый, улыбнулся в свои "тарасовские" усы, весело взглянул на сидящих рядом офицеров штаба:
- Вот так-то, друзья. Среди бела дня четверых... и без потерь.
- Там, где Гунько,- все возможно,- выразил мнение присутствующих начальник политотдела дивизии С. Н. Саркисьян.

В метельную полночь

Во второй половине марта 1944 года завершилось сосредоточение главных сил 51-й армии на Сивашском плацдарме. По наведенным переправам по ночам шли танки, самоходные орудия дивизий второго эшелона. Переправа через Сиваш прикрывалась истребителями авиационного корпуса генерал-майора Е. Я. Савицкого. Со дня на день войска первого эшелона, зарывшись в землю, ждали приказа к наступлению.
Но вдруг в ночь на 28 марта задул яростный северный ветер и над позициями противостоящих войск зашумела метель. Дороги, траншеи, землянки были занесены снегом. Ухудшилась связь с тылом, почти прекратилось пополнение запаса боеприпасов. Казалось, что передовые подразделения замерли под натиском снежной бури. Но так только казалось. Хотя затихла орудийная и пулеметная перестрелка, в полках и батальонах шла напряженная подготовка.
А для войсковых разведчиков пурга создала благоприятные условия. Взвод разведки 953-го стрелкового полка, занимающего позиции в районе Уржинского залива, получил задание: под прикрытием метели безотлагательно проникнуть в ближайшие тылы немецких и румынских частей и уточнить наличие резервов противника в районе села Карпова Балка. Разведгруппа в составе шести бойцов во главе со старшим сержантом Гунько в мутных вечерних сумерках по заранее определенному маршруту пробралась через первую и вторую линию траншей. Ранний выход группы в поиск диктовался необходимостью возвращения в свое расположение до утра. Гунько и его товарищи хорошо уяснили в период полугодового сивашского "сидения", что крымская зима не часто бывает щедра на такие прямо подарочные для разведчиков дни и ночи. Конечно, и в такую непогодь опасно передвигаться в расположении противника. Но все же метель была больше союзницей, чем врагом, ибо разведчики сейчас уподоблялись охотникам за хищными зверями в густом лесу. На военном языке это означало, что они были нападающей стороной, а их главные преимущества - скрытность и внезапность. В ненастье у того, кто ищет, обостряется слух, а у не ожидающего нападения - притупляется: мол, в такую погоду волка в степь не выгонишь, и только черти на кулачках бьются.
Такой мыслью успокаивал себя Гунько, тяжело ступая под напором встречных снежных зарядов, то и дело обрушивающихся на него и его товарищей, идущих гуськом по берегу залива. Временами Николай поворачивался спиной к ветру, но лишь для того, чтобы убедиться, что ни один из двигающихся за ним не сгинул в метели. А затем снова вперед, к захлестнутой пургой Карповой Балке, в хатах которой укрылись солдаты Гитлера и Антонеску. Вдруг разведчики ощутили, как внезапно ослабел снежный напор. Поняв, что добрались до широкой лесной полосы, отмеченной на карте, сразу остановились. Вслед за Гунько все легли в сугроб у темнеющего рядом кустарника.
- Передохнем чуток, ребята,- полушепотом произнес Николай,- и прямо по-над кустами дальше.
- Курнуть бы надо, душа горит,- выдохнул Андрей Дьяченко.
- Курнем опосля,- пообещал Гунько,- тут недалеко где-то должно стоять орудие.
- То самое, что нас давит,- уточнил глухо Зайнулин, откинув с головы капюшон маскхалата.
- Давно пора с ними рассчитаться,- горячо зашептал Афанасий Дондик, придвинувшись к Гунько.
- Не это пока главное,- ответил Николай, поправляя поудобнее на груди автомат.- Пошли. Козорез и Поликахин, тыл наш охраняйте.
Зашагали по привычке след в след, но уже через несколько минут замерли: с подветренной стороны лесополосы долетели обрывки каких-то звуков, слышались фырканье лошадей, короткие окрики. Видимо, поту сторону проходила дорога к передовой.
- А ну пошли, проверим,- и Гунько решительно направился сквозь прогалины между кустами и деревьями в глубь лесополосы, к противоположной ее стороне. Разведчики, цепляясь за кустарник, следовали за ним.
На открытом пространстве на них обрушился ветер со снегом, но сквозь пелену метели явственно различили они темное пятно. Только когда подошли к нему почти вплотную, стало ясно, что это была пароконная полевая кухня. В передке маячила фигура покрикивающего возницы-солдата. Но понукания, видимо, мало помогали, и лошади с трудом тянули свой груз.
- Берем его! - скомандовал Гунько и шагнул к упряжке.
- Хальт, хальт! - крикнул он резко и, вспрыгнув на передок, рванул из рук солдата вожжи.- Ребята, ищите первую прогалину.
- Сюда, вот она.
Козорез схватил лошадей за узды и потянул на себя.
Ездовой так резко отшатнулся корпусом влево, что вывалился в снег. Его подхватили под руки Дондик и Зайнулин и потащили вслед за свернувшей в лесополосу кухней.
- А в котле-то, наверное, каша горячая,- объявил Дондик,- чуете, какой запах?
Ездовой стоял, сгорбившись, у передка. Он, конечно же, сразу понял, с кем имеет дело. Его бил озноб то ли от страха, то ли от холода.
- Дойч, румынешку?- тряхнул его за грудь Гунько.
- Румынешку, румынешку,- пробормотал скороговоркой солдат и добавил всем понят
ное: "Гитлер, Антонеску - капут. Плен - корош".
Румын почти не знал немецкого языка, а из разведчиков никто не мог хотя бы немного изъясняться на румынском. Поэтому Гунько применил испытанный язык жестов. Он хлопал ладонью по своим плечам, тряс погоны пленного, изображал ладонями тулью и козырек офицерской фуражки.
- Офицер, командир где?
Румын понимающе закивал головой - мол, понял, и показал вперед и влево.
- Ну тогда веди - ком, ком.
Гунько грубо взял пленного под руки. Разведгруппа двинулась в сторону села, которое оказалось совсем рядом. Вот уже различимы темные окна крайних хат. В них ни огонька, ни одной живой души. Прошли задворками.
Румын вдруг остановился и показал влево.
- Бах-бах,- произнес он и присел, показав этим, что идти дальше опасно.
Из центра села вьюга донесла рваный рокот мотора, как бы напоминая разведчикам, что во вражеском стане не все замерло.
- Зайнулин и Дондик, за мной.- И Николай, пригибаясь, пошел в направлении, указанном румынским солдатом. Пройдя немного, он почувствовал под ногами небольшое возвышение, прополз с метр на коленях и понял, что натолкнулся на бруствер окопа для орудия. Да вот и его ствол. Теперь бы не напороться на часового. Где-то рядом должна быть землянка, а то и блиндаж. Старший сержант пополз на четвереньках по периметру бруствера и, обнаружив полузанесенный снегом ход сообщения, "съехал" вниз. Зайнулин и Дондик последовали за ним. В траншее было затишье. Разведчики затаились ненадолго, вслушиваясь в ночь, но лишь шипение снежной поземки доносилось сверху.
Спустившись в тамбур перед входом в землянку, Николай ощупал дверь из тонких жердей, прислушался, а затем осторожно, но сильно надавил плечом. Дверь с треском поддалась, и Гунько, сильно ударив в нее каблуком сапога, с автоматом наизготовку шагнул в основное помещение.
- Хенде хох!-крикнул во всю силу легких.
При тусклом свете фонаря "летучая мышь" он увидел лишь одного румынского солдата, сидящего на низких нарах с винтовкой между колен. Тот, видимо, только что стряхнул с себя дрему - вытаращил глаза и, вскочив, стал по стойке смирно.
- Вольно! - потянул на себя винтовку Гунько.- Зицен зи, все равно под трибунал пойдешь. Налицо преступная беспечность в наряде. Дондик, зови быстро всех сюда и охраняйте подступы.
Солдат по-прежнему стоял навытяжку, и Николай понял, что и с этим толковать будет трудно.
- Сядь,- толкнул он его в плечо.
Румын послушно опустился на нары, Гунько - рядом и, откинув капюшон маскхалата, приступил к допросу, напоминающему беседу на языке глухонемых. С трудом он выяснил, что другие члены расчета дальнобойного орудия вместе с командиром ушли в село.
- Слышишь, Зайнула? Ушли в село за продуктами и на вечерке задержались.
- Дисциплина что надо,- улыбнулся Зайнулин.- Ну, я пойду на орудие гляну.
- Давай и ты, Афанасий, с ним. Прицел испортить, замок подальше забросить. Возьмите с собой и этого бравого сторожа. Он артиллерист все-таки.
Гунько посмотрел на часы - 23 ноль-ноль. Время еще терпит, можно подождать около часа возвращения румынских солдат. Их должно быть три человека, в том числе командир-офицер. Вести пятерых пленных вшестером не очень-то приятно ночью, но, учитывая низкий моральный дух румынских солдат, вполне допустимо. Гунько окинул взглядом сидящего на нарах "кашевара" и не почувствовал к нему не только ненависти, но даже неприязни. Так было много раз. Когда пробираешься в расположение врага, врываешься в блиндаж - готов применить оружие не раздумывая. Но вот перед тобой обезвреженный враг, и злость угасает. Николай вспомнил, как однажды и к нему румынские солдаты отнеслись "по-людски". Это было два месяца назад здесь же, на Сиваше. Взводу разведки вменялось в обязанности доставлять любым способом на позиции врага листовки. Ночью разведчики подбрасывали их на нейтральную полосу, ближе к окопам противника, днем иногда использовали дующий с Сиваша ветер. Однажды листовки доставили на передовую днем с опозданием, а ветер, как назло, стих. Но приказ надо выполнять во что бы то ни стало, и Гунько, взвалив на плечо мешок с листовками, решительно зашагал через нейтралку к румынским окопам.
- Вернись, Николай,- крикнули разведчики. Гунько лишь ускорил шаг. Он шел, надеясь в душе, что румыны не посмеют выстрелить в безоружного противника. И действительно, когда он поднялся на бруствер окопа и стал бросать пачками листовки сбежавшимся румынским солдатам, никто из них, в том числе и появившиеся два офицера, не применили оружие. А он, сделав свое дело, так же спокойно пошел назад. И лишь на середине нейтральной полосы, услышав за спиной выстрел, упал на землю и пополз. Наши наблюдатели утверждали, что стреляли со второй полосы обороны. Но все закончилось благополучно...
Дверь в блиндаж отворилась, и Афанасий Дондик тихо сообщил:
- Идут остальные.
Гунько вскочил и стал у входа. Первым шагнул в помещение, сгорбившись под тяжестью ноши, запорошенный снегом солдат. Он сбросил на пол мешок, шумно вздохнул, и в ту же Секунду Гунько резко рванул его за плечо, повернув лицом к себе. В это время Зайнулин и Дондик из тамбура втолкнули еще двух, недоуменно озирающихся румын.
Гунько выделил из пришедших офицера, спросил, понимает ли по-русски. Оказалось, что тот может объясняться, и довольно сносно.
- Знаешь что-нибудь о намерениях русских? - спросил его Гунько.
- Основного наступления советских войск ждут с Перекопского перешейка, но и на Сиваше их много.
- Вот это уже что-то значит. Расскажешь нашему командованию, а сейчас - вперед. Мешок с рисом и консервами берите с собой, пригодится. И вещи свои прихватите.
Понятно, о чем подумал Гунько. Коли румыны исчезли с продуктами и вещами - немцы решат, что ушли в плен добровольно, и никаких советских разведчиков здесь не было.
К полуночи пурга немного стихла. Разведчики вместе с пленными возвращались тем же путем. В дозоре поочередно шли Поликахин и Козорез. Остальные следовали за ними у края лесополосы. Чуть в стороне двигалась к передовой полевая румынская кухня. В передке сидели солдат-возница и Николай Гунько. Он решил попытаться перейти передовые позиции румын вместе с их кухней. В связи с такой скверной погодой с продуктами в полку не густо, а тут каша еще теплая, сама в рот просится. Для бойцов батальона капитана Гужвы это будет подарком.
Уже у самого расположения румынских частей Гунько жестом приказал вознице остановить лошадей, а подошедшему Зайнулину велел вести всех разведчиков и пленных по берегу озера. Если напорются на охранение - снимать без шума. В случае благополучного перехода линии окопов, пленных с двумя разведчиками без задержки направить в свое расположение, а самому Зайнулину и Дондику ждать в известной им низине до появления кухни.
- Николай, может, бросим к черту эту кухню? Стоит ли рисковать из-за какой-то каши. Не голодные ведь сидим,- предложил Зайнула.
- Но не оставлять же добро тем, кто скоро будет стрелять в нас. Пусть вояки Антонеску посидят без ужина и завтрака. Злее будут на свое начальство. Давай, Зайнула, веди пленных, да держись ближе к заливу и осторожнее.
Когда последняя фигура растворилась в колышущейся мутной снежной мгле, Николай обошел вокруг кухни, ударил для порядка ногами по колесам, смахнул рукавицей слой снега с лошадиных морд, прислушался. Кроме шума метели, его слух не уловил никаких звуков. Как будто находился он не на переднем крае войны, а дал передохнуть лошадям в метельную ночь в родной ставропольской степи в мирное время. Пятый год идет как ушел он на действительную. Из них два с половиной играет в прятки со смертью. В эту ночь на Сивашском плацдарме он, конечно, не мог даже предположить, какой нелегкий путь ему и его товарищам предстоит пройти в оставшиеся полтора года войны. А дорога эта проляжет через Севастополь, Белоруссию, Латвию, Литву и закончится на берегу Балтийского моря, в Либаве.
Николай вскочил на передок кухни, выдернул из рук румынского солдата вожжи и тронул лошадей:
- Ну, пленники, не подкачайте.
Он не нахлестывал лошадей, стараясь ехать с меньшим шумом, хотя хотелось перемахнуть эти несколько сот метров, словно на крыльях. И лишь когда в условленном месте как будто из-под снежного одеяла появились Зайнулин и Дондик, Николай ударил по лошадям. Они рванули неожиданно резко, и кухня быстро покатилась к нашим позициям. Где-то сбоку и позади доносились приглушенные пулеметные очереди, но посвиста пуль слышно не было.
Утром бойцы первого батальона 953-го стрелкового полка ели трофейную кашу, вспоминали добрым словом разведчиков. Из штаба дивизии передали благодарность за доставленных "языков". А разведчики спали в землянках крепким сном, набираясь сил для новых опасных дел.

Однажды на переднем крае

Когда красно-розовый шар весеннего солнца завис над скатом холма, где находились вражеские передовые позиции, и его лучи стали мешать наблюдению, Николай Гунько вздохнул и негромко подал голос:
- Шабаш, ребята, слепит глаза. Сейчас не то что немцев высматривать, а даже за сусликами охотиться не время.
Трое разведчиков опустились с бруствера на дно траншеи, а оттуда, где таился четвертый, хлопнул одиночный выстрел.
- В чемпионы Мишка метит,- закуривая, улыбнулся Анисим Щебетовский.
Издали, со стороны немцев, донеслись короткие пулеметные очереди. И снова - тишина. В траншею сваливается Миша Заиченко.
- Шестой лапки откинул,- выдохнул он,- теперь дело за темнотой.
- Надо срочную депешу отправить старшине Лазареву,- усмехнулся Гунько,- так, мол, и так, в жирах не нуждаемся, можешь еще неделю не доставлять их на передовую.
- Верно,- поддержал командира Николай Козорез,- мол, сами с усами, на своих харчах воюем. И две недели на суслином жиру проживем.
Сидящий у пулемета на площадке рыжеусый пожилой пехотинец обернулся, недовольно бросил:
- Нет уж, хватит с нас и пяти дней, что вы тут околачиваетесь. Одно беспокойство с вашими сусликами. Черт бы побрал таких квартирантов.
- Ах, папаша, да ведь ты, кажись, ел кашу с жиром, и аж за ушами трещало,- захохотал Щебетовский.
- Ел, не отказываюсь, но уж лучше нехай глотку дерет сухая ложка, чем дергаться от пальбы. Вон слышите, опять фрицы палить начали.
- Да уж не глухие, папаша,- хохочут разведчики,- ты что же, на передовой покоя захотел?
Настроение у бойцов в этот солнечный весенний день было приподнятым. Шутка ли - пять месяцев в землянках и траншеях - в мороз и слякоть, а сейчас пригрело солнышко, зазеленело все вокруг, подсохло в траншеях и на брустверах.
Виновниками же окопного разговора были самые обыкновенные суслики, бесстрашно хозяйничающие на нейтральной полосе. Весенняя теплынь неудержимо влекла их из под* земных жилищ на белый свет. В затишье то и дело до слуха солдат доносился переливчатый призывный посвист, навевающий воспоминания о таких далеких мирных днях, согревающий сердца особенно уроженцев степей. Кочуя по переднему краю, ведя наблюдение за вражеской стороной, Николай Гунько с удовольствием слушал посвист сусликов. И когда два дня кряду старшина Лазрев не доставлял продуктов, его осенила мысль пополнить рацион питания суслятиной. Одни бойцы отнеслись к этой затее недоверчиво, другие откровенно заявили, что брезгуют такой живностью, третьи, в основном уроженцы Северного Кавказа и украинцы, поддержали Николая. Он же, обводя насмешливым взглядом брезгующих, нарочито равнодушно произнес:
- Не неволю. Это уж кому какая еда по вкусу. Можем в двух котлах кашу сварить: одну постную, другую - с жирком.
- Я не против суслятины,- сказал Миша Заиченко,- но как их тащить с нейтралки? Днем немцы могут тебя подстрелить, а ночью не найдешь убитого суслика.
- И это говорит разведчик...- вздыхает Николай.
- Но если знаешь - скажи!
- Растолкую, ладно уж,- говорит Гунько и достает из противогазной сумки две обыкновенные палочки, выломленные из кустарника.
- Ставим их на бруствере, прямо напротив подстреленного суслика. На военном языке назовем это "азимут-суслик". А ночью каждый за своим убитым сусликом ползет строго по прямой.
- А ведь верно.
И вот уже неделю на переднем крае то и дело изредка хлопают одиночные выстрелы. Они, конечно, беспокоят немцев, те в ответ стреляют, но каша с суслиным мясом понравилась даже тем, кто поначалу от нее отказывался. Кроме того, охота выявляла метких стрелков и тех, кто лучше ориентируется в темноте на переднем крае.
Вот и сегодня отличился Миша Заиченко - шестого суслика подстрелил.
- Чемпионом мы тебя признаем только ночью, когда твои трофеи нырнут в котел с кипятком,- пыхнув цигаркой, сказал Гунько,- до темноты немного осталось. Садись, ребята, покурим.
Только присели разведчики в траншее, как послышались тревожные возгласы бойцов.
- Сбили нашего, гады.
- Гляди, парашют раскрылся.
- Из-за облака свалились "лапотники".
Николай еще раньше уловил завывание самолетных моторов, причем немецких, но не придал этому значения. А сейчас разведчики стали лишь свидетелями печальной для советского "яка" развязки. Дымя, он стремительно шел к земле, а в предзакатном небе кружили три "мессера". На небольшой высоте от нашего самолета отделился темный ком, а затем вспыхнул белый букет парашюта.
- Разобьется!
- Расстреляют, гады!
Это слышались беспокойные возгласы пехотинцев. Было отчего волноваться: сбит наш самолет, летчик раскрыл парашют на минимальной высоте и опускается за линией наших окопов. Если не разобьется, то может оказаться в руках у немцев. Причем на глазах у своих. Все затаили дыхание, внутренне сжались. Пилот приблизился к земле, и стало ясно, что приземлится он на нейтралке. Даже несведущим было понятно, что парашют не смог погасить до конца скорость падения пилота.
Удар его о землю был, вероятно, сильным, Николай Гунько поднес к глазам бинокль. В окулярах возник похожий на снежный сугроб купол парашюта, а рядом лежал недвижно, поджав одну ногу к животу, летчик. Погиб, потерял сознание или делает вид, что мертв? А еще дальше, над бруствером немецкой передовой траншеи, разведчик заметил шевелящиеся немецкие каски и пилотки. Намерения немцев не вызывали у него никаких сомнений: они попытаются взять нашего летчика живым или мертвым.
Гунько отметил, что лежал летчик ближе к вражеским позициям, но подход с нашей стороны к этому месту был более удобным. К нему можно подобраться совсем близко по кустарнику, росшему вдоль русла небольшого ручья, петляющего по неширокой пади между грядами невысоких холмов. Оттуда до летчика не более двухсот метров. Выручить его необходимо, чего бы это ни стоило! "Что делать?",- лихорадочно размышлял Николай.- Сейчас, когда солнце еще не зашло, ползти нельзя - пристрелят. Ждать полной темноты тоже опасно - немцы могут опередить. Лучший момент для броска - сумерки. В эти несколько минут и можно опередить немцев".
И, как всегда, когда приходило окончательное решение, Николай, не торопясь, одел недавно снятый маскхалат:
- Анисим, Михаил, со мной. Гранаты не забудьте. По паре.
Щебетовский и Заиченко спешно одели маскировочные халаты, закинули за спины автоматы и устремились за Николаем по изгибу траншеи, ведущей к кустарнику. Когда они добрались до исходного места, солнце уже скатилось за холмы,
- Значит так,- сказал Гунько,- как еще немного стемнеет, я ползу первым, вы за мной. Доберемся благополучно - сразу тащите летчика, а я задержусь - прикрою, если фрицы тоже полезут.
Наконец сумерки сгустились настолько, что ни наши, ни вражеские позиции четко не просматривались. На нейтральной полосе едва виднелось светлое пятно парашюта.
- Пора, хлопцы,- Гунько выполз на открытое пространство, за ним товарищи. Он полз с автоматом в правой руке, с гранатой в левой, а финку держал во рту. Она нужна на случай столкновения с немцами. Вот и темный силуэт лежащего недвижно летчика. Но Николай не задержался около него, а пополз вперед, навстречу возможным врагам. Знал, что ребята сделают все, как нужно. Метрах в пятнадцати от пилота Николай замер, четко вслушиваясь в уже плотно окутавшую землю темноту.
Впереди вроде тихо, лишь позади слышна возня. Затем зашуршала прошлогодняя сухая трава - слава богу, потащили. Гунько лежал несколько минут не двигаясь, чутко ловя шорохи ночи, пока позади не затихло шуршание травы. Лишь тогда он осторожно закинул автомат за спину и, переложив гранату из левой в правую руку, встал на четвереньки, еще раз прислушался и повернул назад. В темноте нащупал стропу парашюта, потянул. Парашютное полотно свертывалось удивительно податливо, и через несколько минут разведчик уже лежал в неглубокой воронке на скользком свертке, снова прислушиваясь к звукам ночи. Вдруг в небо взвилась и ослепительно вспыхнула ракета, Застучал пулемет, Значит, немцы еще не ползут, иначе не освещали бы своих. Наших отпугивают. И лишь только темень объяла все вокруг, Николай вскочил на ноги и, пригибаясь, побежал прямо к своим траншеям, держа па-парашют, словно охапку сена.
А над летчиком, все еще находящимся в бессознательном состоянии, хлопотала медсестра. Стрелки подхватили скатившегося в траншею с парашютом в руках Николая.
- Стоило ли из-за этого полотна рисковать? - недоуменно спросил пожилой пулеметчик.- Тряпка ведь!
- Много понимаешь, папаша,- тяжело дыша ответил Николай.- Портянки мировые будут, на весь взвод разведки.
Чуть свет Николай, орудуя финкой, прямо у блиндажа резал на ровные полосы парашютный шелк и выдавал их разведчикам.
- Вот это портянки, сносу им не будет до самого Берлина,- радовался Козорез.
Вдруг из-за поворота траншеи вышел стрелок:
- Эй, разведчики, а ведь летчик-то оказался не простым, а в генеральском звании. За ним уже прибыли. Попадет вам за парашют.
- А раз в генеральском звании,- ответил Козорез,- значит и награды за спасение должны соответствовать.
- Как его здоровье? - поинтересовался Гунько.
- Будет жить,- ответил стрелок,- врач сказал.
- Если генерал, а в бой летает, значит это настоящий солдат,- заключил Николай,- а солдат солдата всегда поймет. А ты мелешь - попадет, На, бери пару портянок.

Флаг над Севастополем

Светало. Над долиной, лежащей у подножия Сапун горы, висела неподвижно прозрачная туманная дымка. Старший сержант Николай Гунько сидел в неглубоком боковом отводе траншеи. Всю ночь он не сомкнул глаз. Рядом отдыхали разведчики. Сон их был тревожен, то и дело доносилось глухое покашливание, бормотание. Сверху долетал приглушенный шум: сдержанные голоса, топот сапог, скрип орудийных колес, урчание моторов. Лишь на миг затаилась война в этой долине - с обеих сторон тысячи людей готовились к смертной схватке. Рядом с Гунько коротко вспыхнул огонек зажигалки.
- Микола, а Микола? - окликнул закуривший Анисим Щебетовский, и убедившись, что старший сержант не спит, придвинулся к нему вплотную.
- Чует мое сердце - жаркий будет нынче денек...
- Уж это точно, по всему видать,- согласился Николай.
Анисим, часто дыша, сдавленно произнес:
- Нет, Микола, не думай, что дрейфю. Боюсь Севастополь не увидеть. Только б добраться, пройти по Приморскому бульвару, взглянуть на рейд. А потом - хоть сто смертей.
- Такое скажешь, Анисим - "дрейфю"... Мы ли с тобой не бывали в переплетах. Один Сиваш чего стоит!
Анисим нащупал впотьмах руку друга, благодарно сжал ее. Разве можно забыть ту холодную ноябрьскую ночь?.. Вот они подходят к кромке пологого берега. Холодом и запахом тины пахнуло на разведчиков. Темень и туман скрывают трехкилометровое пространство ледяной воды, илистых топей, глубоких воронок. Завернули гимнастерки, брюки в плащ-палатки, и озноб сейчас же начал терзать тело.
- Скорей бы уж в воду, теплее будет,- срывающимся голосом приговаривает Илья Поликахин, приплясывая. Явственно слышится похрустывание тонкого ледка.
- Терпи, комсорг, комиссаром будешь,- нарочито бодро произносит Павлик Кириченко.
- Это, братухи, пока предбанник, баня впереди,- пытается шутить Николай Козорез.
- Ну, кончай разэкипировку, ребята,- торопит сержант Гунько.- Припасть к флягам, но не больше чем по три глотка.
Николай первым вступает в темную, обжигающую воду. За ним, не сняв тельняшку, решительно шагает Анисим, следом молча бредут, с трудом вытягивая ноги из топкого дна, сержант Сергеев, Саша Романенко, Илюша Поликахин, Ажу Кономатов, Зайнула Зайнулин, Вадим Цепелев, Павлик Кириченко, Николай Козорез, Афанасий Дондик.
Вода уже достигает груди, и все труднее держать на голове свертки с одеждой. Они идут молча. Необычность задания, сознание, что ты не один испытываешь муки холода, придают выдержки. Где-то на полпути вдруг раздается громкий всплеск. Гунько замер, Анисим бросается вплавь назад.
Короткое барахтанье, кашель, тихий тревожный говор, и снова тихо.
- Илюха с головой нырнул, наверное, воронка,- сообщил вернувшись матрос.- Я им посоветовал по двое-трое держаться за руки. Через некоторое время стало заметно мелеть.
- Отлив, на наше счастье,- порадовался Анисим, и тут же впереди взвилась, вспыхнув мертвенно-бледным светом, ракета.
- Подтянуться,- передал по цепи Гунько,- берег близко.
Словно призраки, появились они у крымского пологого берега из клубящегося над солеными водами Сиваша тумана. Окоченевшие ноги не чувствовали уколов высохшей жесткой травы. Одевались без лишнего шума, по-братски распределяя оставшееся сухим белье и верхнее обмундирование. Пробовали согреться спиртом, но он слабо помогал после ледяной купели.
На восходе солнца разведчики осторожно вошли в небольшое село. Оно оказалось безлюдным. Короткий привал был прерван неожиданно. Прибежал посланный в дозор Дондик и сообщил, что с западной окраины села приближается легковая машина. Вскоре показался приземистый "мерседес". Он проехал через село и остановился на взгорье за околицей, метрах в двадцати от хаты, где затаились разведчики. Из машины вышел долговязый немецкий офицер, поднес к глазам бинокль. Он смотрел на восток, туда, где белела гладь Сиваша.
- Анисим, Ажу, за мной,- торопливо приказал Гунько, и трое разведчиков выскользнули из хаты.
Несколько секунд потребовалось им для того, чтобы добежать до машины. Офицер только успел опустить бинокль и сделать полуоборот на топот сапог, как сильным рывком за ворот мундира был брошен на землю. В тот же миг Кономатов направил ствол автомата в открытое окно кабины, где сидел водитель.
- Ауфштеен! - Щебетовский помогал ошеломленному немцу встать на ноги. Гунько вынул из его кобуры пистолет.
Подбежали остальные разведчики.
- Илья, попытай у него, далеко ли отсюда их главные позиции,- обратился Николай к Поликахину.- Наверное, ни хрена по-русски не смыслит.
Илья, с трудом подбирая немецкие слова, как всегда, пересыпая их русскими, обратился к обер-лейтенанту с вопросом, где расположены главные силы и сколько их. Немец, то и дело бросая опасливые взгляды на разведчиков, медленно заговорил. Гунько уловил несколько раз произнесенное слово "румен".
- Он говорит, что немецкое командование не ожидает форсирования Сиваша в широкой его части. Поэтому там заслон из румынских частей. В районе сел Каранки и Уржина есть немецкие части - два полка для поддержки морального духа румын,- переводил Илья.
- Спроси, с какой целью он сюда прибыл?
- Он из разведки немецкого полка. Их штабом получены сведения, что наши сосредотачивают силы в районе Николаевки. Прибыл проверить полученные данные воздушной разведки о намерении русских форсировать Сиваш в этом месте.
- Ясно,- сказал Гунько.- Дондик, давай три зеленых и одну красную, блеклое ноябрьское небо взметнулись три ракеты. Разведчики знали, что этого сигнала с нетерпением ждал изготовившийся к решительному броску через ледяную воду Сиваша их родной полк...
Это было шесть месяцев назад. Теперь же войска генерала Крейзера были готовы к решающему бою за город русской славы - Севастополь. Вчера вечером группу разведчиков в составе шести человек срочно вызвали в штаб полка. Когда старший сержант Гунько, рядовые Поликахин, Щебетовский, Кономатов, Кириченко и недавно назначенный командиром взвода лейтенант Головня, спустившись в блиндаж, увидели вместе с Григорьевым-Сланевским начальника политотдела дивизии полковника Саркисьяна, то поняли: предстоит что-то необычное.
- Приятно видеть орлов Сиваша живыми и здоровыми.- Полковник крепко пожал руки разведчиков.- А теперь - к делу. Задание, которое вам поручается, чрезвычайно сложное, опасное, но исключительно почетное. Вам, ребята, предстоит вместе с передовыми штурмовыми группами прорвать немецкие пояса обороны, а затем скрытно пробраться в центр Севастополя и водрузить флаг на самом высоком из уцелевших зданий.
Полковник принял из рук Григорьева-Сла-невского кумачовое полотнище.
- Кому доверить его нести? - испытующе посмотрел в глаза солдат начальник политотдела.
- Конечно, Гунько,- первым подал голос комсорг Илья Поликахин.
- А каково мнение остальных?
- Верно, Гунько везучий у нас,- сказал Анисим Щебетовский.
- И живучий, как кошка,- добавил, улыбаясь, Павлик Кириченко.
- Что ж, будь по-вашему,- одобрил Саркисьян.
Гунько принял из рук начальника политотдела алое полотнище, аккуратно свернул и положил за пазуху.
...В тот же день немецким солдатам был зачитан приказ командующего 17-й армией генерал-полковника Альмендингера: "Нам предоставляется возможность обескровить на Севастопольском плацдарме превосходящие силы русских. Я требую, чтобы все солдаты оборонялись до последнего. Никому из нас не должна даже в голову прийти мысль об отходе с этих позиций. Честь армии зависит от защиты каждого метра порученной нам территории".
Рассвет разведчики 953-го стрелкового полка встретили в полной боевой готовности. Появился лейтенант Головня.
- Ну что, готов, землячок? - присел он на корточки рядом с Николаем.- Сейчас начнется.
И вслед за его словами майское утреннее небо раскололось будто от страшного грозового удара. Земля качнулась. Упругие удары взрывов слились в сплошной грохот, и в считанные минуты темная громада Сапун-горы превратилась в клокочущий вулкан. Померкло начавшее только разгораться такое мирное и чистое утро. И вот короткая команда: "Вперед!" С этого момента Гунько потерял чувство времени. Он бежал, полз, вновь поднимался. То рядом, то чуть впереди рябила тельняшка Анисима. Гимнастерку, в нарушение сухопутных уставных положений, он снял и оставил на исходном рубеже. "Пусть гады видят, что пришел тот, кто поклялся отомстить за убитых друзей",- с этими словами бывший матрос поднялся в атаку. В разрывах дыма маячили фигуры товарищей. Путь то и дело преграждали глубокие воронки, развороченные снарядами железобетонные доты, тела убитых. Впереди вздыбился огромный земляной фонтан, потом второй, третий, обдав падающих солдат горячим ветром. Николай кубарем скатился в углубление разбитого дота, за ним Головня, Поликахин, Кириченко и Конаматов. Но где же Щебетовский?
Гунько, тяжко дыша, бросил выжидающий взгляд наверх, потом решительно стал карабкаться по рухнувшим бетонным перекрытиям. Он увидел Анисима почти сразу: бросилась в глаза тельняшка на темном фоне земли. Анисим лежал на боку, поджав к животу колени. Правой рукой он все еще держал автомат, а левой то и дело хватался за окровавленную грудь.
- Анисим, жив? - крикнул Николай, но в грохоте едва услышал свой голос. Он осторожно приподнял голову раненого. Щебетовский открыл глаза, полные муки.
- Коля, ты? - прохрипел он, и кровавая пена выступила на его губах.- Умираю... Поклон...
Очередной взрыв заглушил последнее слово друга. Николай торопливо разрезал финкой тельняшку на груди Анисима и увидел три пульсирующих кровью отверстия/
- Анисим! - еще раз позвал Гунько. Но тот молчал. Красивое лицо его было спокойно. Кровавые брызги подчеркивали мертвенную белизну лба и щек.
- Прости, друг,- сказал Николай и, стиснув зубы, отстегнул с его пояса финку, на память.
Разведчики взглянули в лицо возвратившегося Гунько и все поняли. Никто не произнес ни слова. Лейтенант Головня, стоя на коленях, торопливо бинтовал голову Поликахину, который то и дело размазывал пилоткой стекавшую с волос кровь.
- Царапнуло малость,- как-то виновато взглянул Илья на Николая.
- От такой малости мало радости,- сказал Головня, вытирая окровавленные руки о подол разорванной исподней рубахи.
- Товарищ лейтенант,- тревожно сообщил сверху Павлик Кириченко, ведущий наблюдение за склоном горы,- немцы спускаются.
- Приготовиться к отражению контратаки,- скомандовал Головня, и Николай отметил про себя его не показное спокойствие. Есть выдержка у земляка.
Немцы шли рассыпным строем, стреляя на ходу из автоматов. "Не меньше батальона",- прикинул Гунько, устраиваясь поудобнее за бетонной балкой.
- Огонь! - крикнул лейтенант.
Залп из автоматов был дружным и внезапным. Серо-зеленые фигуры заметались по склону, стали падать, но с гребня показалась новая волна контратакующих.
- Микола, как с патронами? - тревожно крикнул Головня. Николай нащупал в своем подсумке только один диск.
- Патроны экономить, стрелять короткими,- послышалась команда лейтенанта. Очередная волна атакующих неудержимо катилась вперед. И тут Николай вдруг вспомнил: в доте, где валялся отброшенный взрывом в сторону пулемет "шкода", были разбросаны ящики, доверху набитые пулеметными лентами. В азарте боя на это никто не обратил внимания. Гунько спрыгнул в дот, лихорадочно нажал на спусковой крючок, и пулемет изрыгнул огонь.
- Скорее сюда! Ребята, он справный!
Пулемет спешно установили наверху, подтащили ящики с лентами. Передовая цепь немцев, вынырнувшая из неглубокой впадины склона, была буквально срезана кинжальным огнем. Поднявшиеся было фашисты из первой цепи атакующих вновь залегли за камнями и в воронках.
- Подавайте ленты, ребята! - яростно кричал Гунько, как только пулемет замолкал.- По Анисиму поминки справляем.
Вдруг справа и слева по всему склону прокатилось мощное "ура". Это поднялись в атаку подоспевшие свежие подразделения дивизии. В сумерках наши штурмовые группы достигли гребня Сапун-горы и закрепились, готовясь с наступлением нового дня начать штурм Севастополя.
Потребовался еще один день кровопролитных боев непосредственно на подступах к улицам города, чтобы немецкая оборона затрещала по всем швам. В одну из пробитых в ней брешей и проскользнула в полночь группа разведчиков 953-го стрелкового полка. Позади остался склон Зеленой горки - первый ориентир, помеченный на карте. Утром взводу бойцов, затаившихся в развалинах трехэтажного дома, открылись страшные раны Севастополя. Меж обгоревшими стенами, грудами камня и щебня мелькала темно-синяя полоска воды.
- Гляди-ка, Черное море! - воскликнул Поликахин.- Первый раз в жизни вижу.
Гунько тоже никогда не видел Черного моря, но промолчал.
Лейтенант Головня развернул карту:
- Вот смотрите, это Южная бухта. Недалеко вокзал.
- А где же искать высокое здание? - спросил Павлик Кириченко.- Кругом одни стены черные, даже труб не видать.
По мертвым улицам, проезжая часть которых была стиснута завалами из камней рухнувших зданий, петляя, мчались в сторону мыса Херсонес автомашины, мотоциклы, текли нестройные колонны вражеских солдат. Было ясно, что немцы спешно покидают разрушенный город. Разведгруппа пробиралась к центру по развалинам, прячась за стенами обгорелых домов.
На одной из улиц лейтенант, шагнув в зияющий проем стены, вдруг отпрянул назад, крикнув: "К бою!" Николай, прижавшись к стене, вскинул автомат, остальные разведчики мгновенно залегли.
- Русский солдат,- послышался снаружи голос,- румынешку солдат, плен.
Гунько выглянул из проема и увидел стоящих на углу здания двух румынских солдат.
С поднятыми руками выглядывали из развалин еще десятка полтора румын.
- Плен, плен, не стрелять! - повторял вышедший офицер.
Николай позвал своих. Когда разведчики с автоматами наизготовку вышли из проема, румыны невольно попятились назад.
- Да, ситуация,- сказал Головня,- не до них сейчас.
- Ясно,- подтвердил Гунько,- в карманы их не положишь.
- А что если загнать румын в здание, и пускай лежат смирно, пока наши придут? - предложил Поликахин.
- Вот это идея,- обрадовался лейтенант.- Эй, камарады, давай в развалины! Оружие сюда.
Разведчики так выразительно изображали жестами свой приказ, что не понять их было просто невозможно. Румыны, побросав винтовки, скрылись в развалинах. А пятерка разведчиков, растянувшись в цепочку, поспешила через открытое пространство железнодорожного тупика у Южной бухты к противоположному склону горы, за которым был центр города.
Вдруг откуда-то справа полоснула пулеметная очередь. Они залегли, ползком добрались до изгороди из белого камня у самого склона. Гунько из-за кустарника внимательно осматривал в бинокль возвышение, переходящее в крутой подъем, надеясь определить места расположения пулеметных точек немцев.
- Ребятки, ребятки! - раздался вдруг голос из разбитого здания, к которому примыкала изгородь. Из пустого оконного проема вывалился бородатый мужчина в изорванном пиджаке. Вслед за ним на землю соскользнул мальчик лет одиннадцати в изодранных штанах и замызганной матросской тельняшке.
- Братцы, свои, свои, родные,- бормотал мужчина,- наконец-то.
- Папаша, некогда нам,- перебил Гунько.- Где тут самое высокое здание из уцелевших?
- Есть такое - дом метеослужбы.
- Как до него добраться короче и незаметнее?
- Через парк.
- Ведите!
Мужчина и мальчик стали карабкаться вверх по склону, разведчики последовали за ними.
У здания метеослужбы стояли две легковые и одна грузовая автомашины. Около них суетилось несколько немцев.
- Огонь!- скомандовал Гунько, и разведчики ринулись через улицу к зданию, стреляя на ходу. Двое немецких солдат рухнули у автомашин, другие бросились за угол здания. Гунько подбежал по каменным ступенькам к двери, ударом сапога распахнул ее и нажал спусковой крючок автомата. Впереди - ни души.
- Поликахин, Кириченко,- приказывает Головня,- занять позицию у дверей и окон! Если полезут - драться до последнего патрона. Мы с Николаем и Ажу - на крышу.
Взобравшись на чердак, они надежно прикрепили алое полотнище к заранее припасенной деревянной рейке. Затем через чердачное окно выбрались на куполообразную железную крышу, окаймленную невысоким каменным бордюром. Гунько дополз до вершины купола, имеющего, к счастью, металлический выступ в виде шпиля, закрепил рейку, резким движением расправил стяг. Подхваченный ветром, он полыхнул ярким пламенем в синем черноморском небе. В тот же миг застрекотал автомат лейтенанта. Снизу донеслись тревожные крики, заглушённые взрывами гранат.
- Сюда, Ажу,- зовет Головня, стреляя из-за бордюра.
Десятки серо-зеленых фигур, ползущих к зданию, хорошо просматривались сверху. Вот они отрываются от земли. Гунько дает длинную очередь, другую. Одна мысль владеет им - не допустить фашистов к зданию, не дать им вести прицельный огонь. Он с яростью швыряет гранату в самую гущу атакующих.
- Ага, гады, как пауки расползлись! - закричал Николай. И вдруг увидел, как метрах в двухстах, из-за угла обугленного здания, выползла родная "тридцатьчетверка" с красной звездой на башне. За нею, пригибаясь, бежали наши пехотинцы.

Это было под Жагаре

Перед участком обороны, занимаемым 953-м полком, танки врага появились 18 августа в 7 часов утра. Они быстро развернулись в боевой порядок и двинулись в атаку. Командира полка Григорьева-Сланевского это сообщение застало в наспех оборудованном укрытии в полукилометре от передовых позиций. Он еще раз окинул взглядом обозначенные на карте боевые порядки своего полка и 35-й танковой бригады генерала Ази Агадовича Асланова, во взаимодействии с которой предстояло вести бой. Представил, как по широкому ржаному полю впереди участка обороны полка ползут сейчас вражеские танки, а за ними движется мотопехота.
Подполковник предполагал, что удар по его иолку немцы нанесут мощный: потерпев неудачу на шяуляйском направлении, гитлеровское командование перенесло главный удар на Жагаре, перебросив сюда 4, 5, 14-ю танковые дивизии и моторизованную дивизию СС "Великая Германия". Фашисты, по данным разведки, в направлении Жагаре решили ввести в бой свыше 300 танков и штурмовых орудий, противотанковую артиллерию и мотопехоту. Но знал командир полка и то, что гитлеровцев встретят испытанные в боях бойцы и командиры. Через считанные минуты в бой вступят герои Донбасса, Сиваша и Севастополя - стрелки капитана Н. Я. Гужвы, артиллеристы майора Б. Ш. Якубова, минометчики капитана Н. Я. Кабанова, пулеметчики капитана С. И. Гаркуши и младшего лейтенанта И. М. Назарова, разведчики Н. И. Гунько...
Землю и воздух потрясли десятки орудийных залпов, сразу же слившись в сплошной грохот. С этой минуты писк зуммера прерывался лишь на секунды.
- Капитан Гужва? ~ спокойным, как всегда, голосом говорил командир полка.- Понял тебя, что танки атакуют группами по 17-20 машин с десантом автоматчиков на броне, за ними движется мотопехота. Отсекайте пехоту всеми средствами. Молодцы, вторая рота!
Майор Якубов сообщил, что его артиллеристы подожгли уже три танка, но остальные приближаются к позиции нашей пехоты. Капитаны Кабанов и Гаркуша докладывали, что всеми минометами и пулеметами обрушились на вражеских пехотинцев, и те залегли во ржи.
- Молодцы, молодцы. Без пехоты танки далеко не рискнут идти,- отвечал подполковник.
И действительно, танки, приблизившись к опушке леса, стали пятиться. Но позади них на поле выдвигалась новая группа "тигров" и "пантер", за ними - бронетранспортеры с пехотой. В бой вступили танкисты генерала Асланова, и сразу же в боевом порядке немцев стало заметно замешательство.
В этот-то момент, внезапно, и открыли огонь из-за деревьев с короткой дистанции немецкие пушки. От огня вражеской батареи погибли два расчета станковых пулеметов взвода младшего лейтенанта Ивана Назарова, отсекавшие шквальным перекрестным огнем пехоту от танков. Вражеские артиллеристы подожгли и две выскочившие из леса наши "тридцатьчетверки".
"Но ведь час назад немецких пушек там не было,- подумал командир полка - значит, они только что выдвинулись на эти позиции. Надо немедленно их обезвредить, иначе они вкупе с танками истребят оставшихся пулеметчиков и всю вторую роту".
Григорьев-Сланевский срочно вызвал помощника по разведке капитана Забугу, жестом пригласил его к карте.
- Вот здесь немецкие пушки. Вырвать эту занозу как можно быстрее. Любой ценой. Так и передай от моего имени Гунько и его разведчикам. Для этого я и держал их в резерве. Выполняйте.
Группа разведчиков во главе со старшиной Гунько бегом добралась на левый фланг обороны полка минут за пятнадцать. Здесь, на опушке перелеска, земля была буквально усеяна воронками от снарядов и мин, в воздухе плавали клочья едкого дыма. А в воронках и траншеях возле окровавленных солдат суетились санинструкторы. И, понимая, что бой достиг наивысшего накала, Николай постарался как можно быстрее определить, хотя бы приблизительно, место нахождения вражеских орудий.
- Илья,- прокричал он после очередного взрыва снаряда впереди,- смотрите все внимательно левее вперед, там должны быть немецкие пушки.
Илья Поликахин, Зайнула Зайнулин, Павлик Кириченко, Андрей Дьяченко, Ваня Коркин - все в пятнистых маскировочных халатах лежали цепочкой на бруствере траншеи с автоматами наизготовку.
- Слышишь, Колька,- подал голос Кириченко,- пушки притащили по той просеке, где вчера мы напали на немцев. Установлены они где-то недалеко от нее.
- Все ясно. За мной! - крикнул Гунько и, спрыгнув в траншею, побежал по ней к опушке леса. Разведчики устремились за ним. Из траншеи они выбрались, когда достигли поросли молодого сосняка, затем углубились в лес. Бой гремел, не утихая, справа. Шли они сейчас осторожно, гуськом, то и дело по молчаливой команде старшины замирая на месте и прислушиваясь. В этом месте леса, как и предполагал Николай, сейчас пролегает как бы ничейная полоса, но напороться на немецких автоматчиков можно в любую минуту. "Пушки, конечно, установлены с обзором на открытое поле,- размышлял лихорадочно Гунько.- Тягу механическую или конную немцы отвели от огневых позиций. Значит, нужно попасть в промежуток между ними и ударить в спину. Орудий должно быть не меньше двух. Стоп!" Совсем рядом ударил залп, затем второй.
- Они, Николай,- вынырнул из-под разлапистой ели Павлик Кириченко.- А слева, у просеки, тягачи стоят - совсем рядом. Немцы в моторе копаются.
- Срежем их, хлопцы! - воскликнул Ваня Коркин, сбросив с головы капюшон.
Андрей Дьяченко резко накинул на пилотку Коркина капюшон, проворчал:
- Цыц, а то врежу.
Коркин только хотел огрызнуться, как услышал приказ Гунько:
- Дьяченко и Коркин, прикройте с тылу - возьмите на себя водителей тягачей. Остальные за мной.
Стволы двух 77-миллиметровых орудий, расставленных на небольшой поляне, были направлены сквозь редкий кустарник в сторону обороны 953-го полка. Немцы вели стрельбу прямой наводкой. Оглушающие залпы следовали один за другим по команде стоящего между орудиями, спиной к разведчикам, унтера. Расчеты работали спешно, но слаженно. Наводчики то и дело приникали к прицелам, обнаженные по пояс заряжающие с блестящими от пота телами, словно чурки в печь, бросали снаряды в казенники, и сразу же следовал тугой залп. А там, на наших рубежах, быть может, в эти секунды, с каждым залпом обрывались жизни советских солдат. Гунько увидел, как Кириченко первым сорвал с пояса противотанковую гранату, а Зайнулин вскинул автомат. Старшина, пригибаясь, одним прыжком оказался рядом с ними, схватил за руки Кириченко.
- Отставить,- прошептал в короткий промежуток между залпами.- Нам орудия целыми нужны, для стрельбы.
Зайнулин, стоя на коленях с автоматом наизготовку, молча вопросительно смотрел на Гунько. Недоуменно повернул лицо от орудий к товарищам Илья Поликахин.
- Стрелять только из автоматов. Короткими. Ни одного живым не выпускать,- приказал старшина.
В эти секунды раздалось несколько взрывов. Видимо, наши артиллеристы нащупывали немецкую позицию. Немцы продолжали работать под аккомпанемент взрывов уверенно и четко.
- Вперед,- тихо скомандовал Гунько, и разведчики ринулись на поляну -по два к каждому орудию.
Гунько полоснул очередью почти в упор в спины трем фигурам, суетившимся у щита первого орудия. Рядом прострекотал автомат Зайнулы, и Николай увидел, как сначала на миг застыли, а затем словно подломились в коленях двое. Третий, обнаженный по пояс артиллерист, успел повернуться к разведчикам, но тут же, прошитый очередью, ударился затылком о снарядный ящик. Одновременно как-то боком повалился на кустарник унтер. У другого орудия добивали немецких артиллеристов Кириченко и Поликахин.
- Зайнула, снаряд! - крикнул Гунько и приник к прицелу орудия. Из такой пушки ему приходилось вести огонь на склоне Сапун-горы по контратакующей пехоте фашистов.
На длинных и извилистых дорогах войны Николай никогда не упускал случая пострелять из любого оружия, ознакомиться с принципом действия и устройством не только автоматов и пулеметов, но и орудий, мин со всеми их сюрпризами. В сложных боевых ситуациях этот неуемный интерес к оружию уже не раз сослуживал ему и его товарищам хорошую службу. Быть может, умению обращаться с вражеским оружием они во многом и обязаны тем, что еще живы, сражаются и побеждают, действуя в схватках оружием врага так же мастерски, как и личным.
В прицел Николай увидел, как три "тигра" утюжат невдалеке позиции второй роты. Поймал в прицел кормовую часть танка, и грохот выстрела больно ударил по ушам, а удар в лицо отбросил его назад. Николай бросился к прицелу, и то, что он увидел, заставило его подпрыгнуть от радости:
- Есть, ребята!
Танк уходил от позиции, окутанный дымом и пламенем. Снаряд, вероятно, попал в бак с горючим.
- Кириченко, огонь! - крикнул Гунько.- Что телишься, ведь бывший артиллерист.
Грохнул выстрел орудия Кириченко и По-ликахина, которым помогал уже Ваня Коркин.
- Коркин, марш тыл охранять! Не прощу, если немцы нагрянут с тыла.
Коркина с поляны будто ветром сдуло, а немецкие орудия все увереннее стреляли с фланга по немецким же танкам. Еще один "тигр" задымил, а третий двинулся к высоте 97,6. Разведчики стреляли по танку, но он продолжал подминать под себя склон высоты, на которой, похоже, вряд ли кто из наших пулеметчиков остался в живых. Вдруг Николаю показалось, что к танку метнулась чья-то согнувшаяся фигура, и он внезапно остановился.
Разведчики не знали, что в этот момент на высоте упал ее последний защитник, младший лейтенант Иван Назаров. Его поединок с "тигром" хорошо видели находившиеся в рядах дрогнувшей было второй роты комполка Григорьев-Сланевский и заместитель командира дивизии по политчасти Саркисьян. Вместе с офицерами штаба полка они остановили дрогнувшую роту и рядом с бойцами отбивались от немецкой пехоты, в то время как танкисты Асланова и артиллеристы полка сражались с танками и штурмовыми орудиями.
- Борис Васильевич, первый-то "тигр" с фланга подожжен. Как там наше орудие оказалось? Почти с тылу бьет. Смотри, второй подожгли.
Григорьев-Сланевский понял, что его задание разведчики выполнили:
- Орудие немецкое, а разведчики мои.
Почерневшее от дыма и пыли суровое лицо политработника посветлело от улыбки.
- Кто? Гунько с командой?
Командир полка кивнул:
- С такими орлами в любой ситуации выстоим. Каждый солдат свой маневр имеет...
...Хочется добавить к этому рассказу, что лет двадцать спустя после того боя полковник в отставке, бывший заместитель командира 257-й Сивашской стрелковой дивизии С. Н. Сар-кисьян стоял у памятника, воздвигнутого воинам, павшим в сражениях за литовский город Жагаре. Среди многих имен на нем значилась фамилия пулеметчика Назарова И. М. Полковник сообщил благодарным жителям Жагаре приятную весть о том, что недавно он был в гостях не у кого-нибудь, а у... И. М. Назарова, известного в Оренбургской области механизатора.
В поединке с немецким танком на высоте его тяжело ранило, и наградной лист на присвоение Ивану Назаровичу звания Героя Советского Союза пошел в Москву с пометкой "посмертно". Но герой назло всем смертям выжил и продолжал долгое время трудиться механизатором на Оренбургской земле.
Бывший заместитель командира дивизии рассказал герою о роли, которую сыграли в том бою при отражении очередной танковой атаки фашистов разведчики из группы Николая Гунько. Герой Советского Союза И. М. Назаров просил низко поклониться за него отважному разведчику и его товарищам, дожившим до мирных дней.
Поклон однополчанина Николай Иванович Гунько принял с благодарностью и просил в свою очередь передать бывшему пулеметчику свое восхищение его подвигом.

Схватка на хуторе

257-я Сивашская стрелковая дивизия готовила оборонительную полосу. Изнуренные в многодневных боях воины 953-го полка спешно вгрызались в землю. По мнению командования, полоса обороны полка была наиболее опасной, так как ее пересекала автострада Рига-Мемель, по обе стороны которой раскинулась труднопроходимая для механизированных подразделений врага лесисто-болотистая местность.
В полдень командиру полка Григорьеву-Сланевскому позвонил начальник политотдела дивизии полковник Саркисьян. Он был обеспокоен положением на левом фланге полка, на стыке с соседней, выдвигаемой на оборонительный рубеж 32-й дивизией. Этот лесистый участок протяженностью около пяти километров оставался еще неприкрытым и представлял своеобразную лазейку для окруженной немецкой армии.
- Как только немцы придут в себя после трепки, они не замедлят воспользоваться этим коридором,- сказал полковник.- Что вы предприняли конкретно, Борис Васильевич, для отражения возможного удара из котла? Не исключено, что на стык скрытно выдвигаются немецкие стрелковые и танковые части. Комполка коротко доложил, что разведгруппа во главе со старшиной Гунько получила задание лесными тропами пройти в расположение соседей и вручить командиру дивизии карту разграничения смежных флангов При возвращении разведчики углубятся в войсковые тылы немцев с целью выяснения концентрации войск, их передвижения. Приказано также любой ценой захватить пленных, выяснить ближайшие намерения врага.
- Жду разведгруппу к вечеру или ночью, Семен Никитович.
- Будь готов к любым неожиданностям, Борис Васильевич,- предупредил полковник и положил трубку.
Командира полка вновь охватило знакомое чувство беспокойства. Невозможно привыкнуть к этой давящей неизвестности, когда бойцы уходят в разведку. Григорьев-Сланевский склонился над "трехверсткой", лежащей перед ним. Пристально всматривался в обозначенный зеленым разводьем участок карты, словно пытаясь увидеть на нем лесные тропы, по которым идет сейчас разведгруппа.
А разведчики на обратном пути то и дело натыкались на немецкие танки, подразделения и группы солдат, обходили их кружным путем или отлеживались в кустах.
Шесть фигур в маскхалатах шли гуськом по краю просеки, держась ближе к лесной чаще. Двигались на восток, параллельно автостраде, вместо того чтобы выйти к ней под прямым углом. Метрах в тридцати спереди основной группы, цепляясь маскхалатом за кусты орешника, петляя между пнями, шагал восемнадцатилетний разведчик Ваня Коркин. Его сердце было наполнено чувством гордости: не кому-нибудь, а ему, вологодцу, "лесному парню", как прозвали его старшие товарищи, доверено боевое охранение группы. Вот обостренный слух молодого разведчика уловил приглушенный лесной чащей неровный тяжелый гул впереди. Он замер у шершавого темно-коричневого ствола сосны, подавая знак остальным.
- Это мы и сами слышим, Коркин,- скинув с головы капюшон маскировочного халата, сказал старшина Гунько.
- У нашего Коркина слух, как у слона, ежели б...
Дондик умолк под строгим взглядом старшины. Зайнула Зайнулин, Павел Кириченко, Михаил Мамонов, Афанасий Дондик выжидательно смотрели на своего командира.
- Похоже, опять танки. Со стороны Риги идут. За мной.- Гунько решительно зашагал навстречу накатывающемуся с северо-востока гулу. Впереди открылась просека. По ней медленно и грозно двигались стальные громадины с черно-белыми крестами на башнях.
Сквозь просветы между деревьями Гунько видел высунувшихся из люков башен танкистов.
В их позах была заметна та настороженность, которая свойственна солдатам скрытно передвигающихся войск. Когда танки скрылись за деревьями, первым подал голос Коркин:
- Штук тридцать, наверное.
- Тридцать два,- уточнил Зайнула.
Остальные разведчики угрюмо молчали.
Наконец командир сказал:
- Думаю, нехорошее готовят немцы. Дураку понятно -на нашу дивизию целятся. Спешить нам надо, за полдень уже перевалило.
Лес стал редеть и оборвался у края небольшого ржаного поля, окаймленного березами. На другом его конце разведчики увидели постройки литовского хутора. Рубленый дом, крытый почерневшей дранкой, сарай, покосившаяся рига, двор, обнесенный жердевой изгородью.
Гунько медлил. Его удерживало опасение напороться на засаду, потерять драгоценное время, а то и вовсе не выполнить до конца задание. Но "язык" нужен...
- Старшина, разреши, я мигом выясню,- с готовностью предложил Коркин.
- Как будто вымерли все тут,- проговорил Михаил Мамонов, вытирая пилоткой потное лицо. И, словно опровергая его слова, на низкое крыльцо, опираясь на палку или трость, вышел человек в белой рубашке навыпуск. Голову его покрывала широкополая шляпа.
- Коркин, жми, а мы, в случае чего, прикроем,- приказал Гунько.
Ваня, взяв автомат наизготовку, пригибаясь, по мальчишески прытко побежал к усадьбе и скрылся за строениями. Гунько увидел, как резко повернулся, подавшись вперед, стоящий на крыльце человек. Рядом с ним появилась пятнистая фигура Коркина. Они о чем-то поговорили. Затем Ваня повернулся к лесу, взмахнул рукой: идите! Разведчики для предосторожности перебежали ржаную делянку поочередно. Литовец оказался человеком преклонных лет с бледным, тщательно выбритым лицом, на котором отчетливо выделялись белесые ресницы. Он улыбался, но в выцветших глазах его угадывалась настороженность.
- О, прошу в дом, товарищи...
- Перекусить предлагает,- поспешно вставил Коркин.
- Я бывший учитель русского языка,- улыбался мужчина,- Ионайтис.
- Немцы были? - спросил старшина.
- Иногда заглядывают. Хутор стоит в стороне от большой дороги,- литовец показал на юг.- Оттуда подъезжают.
- А лесная дорога далеко?
- Нет, рядом. Вчера много немецкой пехоты прошло.
- Куда?
- Да все туда же,- показал литовец на запад.- Товарищи, прошу в дом. Чем богаты, как говорят русские, тем и рады.
Гунько, поколебавшись, решил не отказываться от приглашения. Все-таки ребята чертовски устали, а впереди еще неизвестно что ожидает. Путь предстоит нелегкий.
Разведчики вошли в прохладную переднюю, чинно расселись на длинных скамьях за столом.
- Я быстро, жена к родственникам ушла,- прихрамывая, хлопотал хозяин. Он скрылся в боковой двери, ведущей, видимо, в кладовую.
- Коркин, небось, серчает во дворе - пришел первым, а закусывать будет последним,- пристраивая автомат на подоконнике, весело проговорил Мамонов.
- Не иначе ты рассиживаться собрался? - съязвил Дондик.- Пировать будем?
На столе появились ржаной хлеб, кусок сала, яйца. Зайнула финкой молниеносно разрезал сало на шесть полосок. Кириченко разделил на столько же частей краюху хлеба.
- А теперь, братва,- предупредил Гунько,- жевать так, чтоб кусок во рту, а ноги в лесу. Дондик, отнеси Коркину порцию.
- Может, товарищи выпьют горькой? - спросил хозяин, выжидательно глядя на стар
шину. И в этот миг мимо окна метнулся к крыльцу Коркин.
- Немцы на машине! - по мальчишески звонко крикнул он, распахнув дверь.
Разведчики, вскочив, срывали с плеч автоматы.
- Без паники! - рявкнул Гунько.- Убрать все со стола.
Он метнулся к окну и убедился, что покидать дом уже поздно - у ворот остановился приземистый "опель". И, как не раз случалось, когда опасность была чрезвычайно велика, решение пришло сразу, причем самое простое и верное.
- Пан Ионайтис, приглашайте гостей, только смотрите...- Гунько видел, что и без того бледное лицо хозяина теперь было меловым.- Мы будем там,- старшина указал на дверь кладовки и на другую, двухстворчатую, ведущую, вероятно, в спальню. Хозяин, сгорбившись, шагнул за дверь. Разведчики через окна видели, как из "опеля" вышли трое немцев в офицерской форме с белыми витыми погонами. Один из них быстро направился на встречу хозяину, о чем-то спросил его. У каждого бойца в эти секунды мелькнула одна и та же мысль: выдаст старик или нет?
- Ребята, да никак генерал? - тихо произнес Кириченко.
- Будем брать хоть фельдмаршала,- обронил Гунько.- Зайнулин, Мамонов, Коркин - в кладовую, остальные - в другую дверь. Наглухо не закрываться.
Николай оставил дверь спальни чуть приоткрытой. У косяка напротив встал Кириченко. Снаружи сначала доносился приглушенный говор, а затем, когда дверь распахнулась, в комнату ворвалась хорошо знакомая разведчикам немецкая отрывистая речь, смех. В узкую щель старшина видел, что вошедший первым офицер, не отрывая правую руку от кобуры пистолета, повернулся к двери кладовки. Второй - полный, пожилой, с генеральскими погонами, шагнул к столу. "Пора",- мелькнула мысль, как вдруг стукнула дверь кладовки, слух резанул крик, полный удивления и страха. Гунько ринулся в переднюю, и в этот миг хлопнул выстрел, второй. Он увидел падающего на спину немца, яростное лицо Зайнулина. Гунько коротко, из-под руки двинул прикладом немца по голове, а Кириченко в прыжке перехватил руку фашиста и бросил его на пол. В комнате стало тихо.
- Ах, гад, Мишку ранил,- раздался голос Зайнулы.
- Шофер где? - только сейчас Гунько обнаружил, что в комнате не было третьего немца.
- Коркин и Дондик караулят во дворе,- отвечает Зайнула.
Пока он перевязывает раненного Михаила Мамонова, Кириченко обыскивает поднявшегося с пола, сплевывающего кровью, помятого генерала.
Гунько принимает очень рискованное решение: на немецкой автомашине проскочить через местность, занятую немцами, до своих позиций. Это не более пятнадцати километров, и если выскочить на автостраду... При этой мысли дух захватило. Кто остановит генеральскую машину?..
- Кириченко, подай генералу фуражку, он должен быть при всей форме. Поедем к своим. На ихней машине.
- Ви делать безумный поступок, зольдат,- вдруг заговорил генерал, и разведчики услышав его, были немало удивлены.
- Что, что? - спросил Гунько.
- Кругом наш войска, у вас безвыходный положений,- продолжал немец, прикладывая носовой платок к посиневшей щеке.
- Это еще как сказать, генерал,- ответил старшина.- В машине мы будем на равных. Поэтому нам вместе искать выход. А не найдем, значит, всем крышка.
И уже приказным тоном Гунько распорядился:
- В машину всем. Сначала раненого и генерала. Как шофер?
- Да вроде унтер - парень покладистый,- подал от порога голос Дондик,- что подыхать не хочет, за это ручаюсь.
...Первый батальон 953-го полка занимал позиции рядом с автострадой. Командовал батальоном капитан Гужва. Он осматривал передовые траншеи на левом фланге, когда к нему подбежал запыхавшийся связной.
- Товарищ, капитан! В нашу сторону движется немецкая автомашина, легковая.
- Куда же артиллерийские наблюдатели смотрят? Далеко она?
- Километрах в трех,- ответил боец.
- Лейтенант Недосекин,- позвал Гужва командира роты,- выдели группу бойцов для задержания. Предупреди пулеметчиков. Если не остановится - расстрелять.
Капитан поднял к глазам бинокль. Черный приземистый "опель" шел на большой скорости. Но вдруг машина резко затормозила, запетляла на шоссе и остановилась. Уже невооруженным глазом было видно, как к ней выбежали четверо наших бойцов. Из "опеля" навстречу им выскочило несколько фигур.
- Ребята, так это наши разведчики! - Гужва бросился к ближайшему телефону.
- Штаб полка мне, мигом!
И вот уже Григорьев-Сланевский связывается с политотделом дивизии, заметно волнуясь, докладывает:
- Прибыли разведчики.
- С "трофеем"?
- В генеральской упаковке. Командир танковой дивизии, которая завтра нас атакует.
- Срочно доставить в штаб дивизии. Передайте благодарность разведчикам. Это, так сказать, экспромтом. Главное - потом.

В ночном поиске

В конце 1944 года наши войска нанесли мощный удар по фашистской группировке в направлении Мемеля (Клайпеды). В результате операции группировка врага оказалась отрезанной от Восточной Пруссии. Круглые сутки изучали разведподразделения передний край противника: огневую систему, характер оборонительных сооружений и заграждений. И, конечно же, без захвата пленных разведчикам было не обойтись.
Вот и сегодня они вновь отправлялись за "языком". Когда старшина Гунько, как всегда подтянутый, с озорной искоркой в глазах, доложил о готовности к выполнению задания, комполка поймал себя на мысли, что ему хочется по-отцовски обнять этого жизнерадостного бойца. На смертельно опасные задания он идет с такой искренней готовностью, что оттаивает ледок командирской строгости в сердце видавшего виды кадрового военного. Очень хотелось, чтобы этот бесстрашный солдат дожил до заветного дня Победы - слишком много он перенес для своих двадцати четырех лет.
Григорьев-Сланевский еще раз медленно прошелся перед строем, встретился с настороженными вглядами солдат. На правом фланге стоял богатырь Зайнула Зайнулин, бывший паровозный машинист. Его внешняя флегматичность обманчива. "Надежный, как скала",- говорил о нем Гунько. Угрюмовато смотрит круглолицый украинец Павел Кириченко. Крепкая хватка у донского шахтера.
Усатого полтавчанина Андрея Дьяченко все зовут "батькой". Ему чуть больше сорока, но прозвище ему явно по душе. Закалку разведчика получил на Сивашском плацдарме и под Севастополем.
Хорошую школу мужества прошел в составе разведвзвода Афанасий Дондик. Невысокого роста, внешне по-деревенски простоват, даже неуклюж, но хитер и решителен.
Николай Козорез - цыган. Ему еще нет и восемнадцати. Комполка вспомнил, как где-то на Днепропетровщине помощник начальника штаба полка по разведке капитан Поспелов доложил, что у разведчиков живет приблудный парнишка, по национальности цыган. Выяснилось, что родители его расстреляны фашистами еще в сорок втором. Парнишка бродяжничал до прихода наших. Гунько, повстречав его случайно, привел во взвод.
- Прошу любить и жаловать новое пополнение,- положил он руку на плечо изможденного, озиравшегося парня,- все нации есть во взводе, а вот цыгана нет.
Комполка был возмущен, хотел дать взбучку Гунько, но взглянул на паренька, сдержался, оттаял. "Все-таки у Гунько нюх на людей, зря не приведет",- рассудил он. И что же, парень оказался в самом деле настоящей находкой.
Ваня Коркин, вологодец, воюет менее года, но за плечами у него не одна вылазка в расположение фашистов, Гунько доволен новичком.
На левом фланге стоит Василий Ерин, москвич. В разведке года полтора. Во взводе зарекомендовал себя ловким, удачливым, "специалистом" по снятию часовых.
А вот Илья Поликахин, Илько, как зовут боевые товарищи своего фронтового поэта. В составе разведотделения одним из первых советских бойцов при штурме Севастополя пробрался он в центр города, и вместе с товарищами водрузил знамя на здании метеослужбы. Представлен к званию Героя Советского Союза. Как-то сложится для разведчиков предстоящая вылазка в тыл врага?
..."Нейтралка" на этот раз пролегла по болотистой местности. До переднего края противника метров семьсот. На счастье, мороз сковал слякоть, но то и дело разведчики спотыкались о запорошенные снегом кочки. Где-то справа слышалась редкая стрельба, взвивались ракеты. А на этом участке тихо, словно в глубоком тылу. Вот и завал из деревьев, сделанный немцами через глубокий овраг, рассекавший их передний край. Рядом зашевелились два белых бугорка. Старшина Гунько, не оборачиваясь, поднял руку. Это условный сигнал: "Стой, ложись!".
Один "бугорок" двинулся навстречу залегшей цепочке разведчиков.
- Проход готов, кругом тишина,- тяжело дыша, прошептал подползший к Гунько Павлик Кириченко. Они с Козорезом вышли делать проход на час раньше товарищей, так как в последнее время группа Гунько отказалась от услуг саперов: когда разведчики возвращаются назад, в темноте легче выйти к проходу в колючей изгороди, сделанному своими руками. Особенно при отходе с боем.
Козорез первым исчез в завале. Группу замыкал Кириченко, которому предстояло на обратном пути выводить ее к проходу. Ползли осторожно, медленно. Задевая стволы или ветки поваленных деревьев, затаивали дыхание при мысли о противопехотных минах-сюрпризах. Впереди - Николай Гунько, лучший из них специалист по обезвреживанию мин.
- Что ты на эту штуковину, как на смерть собственную, глядишь,- сердился он не раз на Василия Ерина, когда тот в часы учебы брал мину словно задеревенелыми пальцами.- Оттяни ударник, вставь вот в это отверстие три спички, и тогда мина - простой кусок железа...
Старшина, нащупав между бревен корпус противопехотной мины, подбирался к ударнику. Главное, чтобы при оттягивании он не выскользнул из закоченевших от холода пальцев, пока не поставишь заглушку собственного изготовления.
Завал позади. Справа ветер донес звуки, похожие на легкое покашливание. Почудилось ли? Шипит, стегает по лицу снежная поземка. Гунько оглядывается и видит, что у темнеющего завала, словно снежные наметы, застыли белые бугорки. "Пора",- касается он ладонью плеча Козореза и снова ползет вперед с одним желанием - как можно скорее оставить позади передовые траншеи немцев. Наконец рядом такое желанное сейчас хвойное мелколесье, подмеченное разведчиками в томительные часы наблюдения со своей стороны. Недалеко отсюда должна пролегать тропа из немецкого тыла к передовой. Вблизи нее и надо искать провод линии связи, тянущийся к командирскому блиндажу в глубь обороны. Разведчики молча расползаются в противоположные стороны в поисках провода, который укажет самый точный путь к цели.
И вот к месту сбора под приземистой заснеженной елью вернулась одна группа.
- Есть,- тяжело выдохнул подползший Афанасий Дондик,- метров тридцать отсюда.
Все дальше и дальше углубляются разведчики в немецкий тыл. Идут след в след. Метрах в двадцати впереди темнеет фигура Козореза. Он не только охраняет товарищей, но и "стережет" провод. Ведь случись наткнуться на рядового связиста, который прибыл к месту порыва, взять его будет не сложно. Но, как говорится, и навару с такого "языка" мало.
Редкий лес внезапно кончился. Залегли.
- Микола,- шепчет Дондик,- чуешь, дымом вроде пахнет?
Василий Ерин пополз уточнить обстановку. Снова настороженное ожидание.
- Ну, что там? - встречает Ерина Гунько.
- Землянка в ста шагах. Фриц шествует взад-вперед. Доходит до двух елей.
Темный силуэт часового вновь приближается к разлапистой ели. Ритмичный скрип снега в конце протоптанной здесь тропинки прерывается. Часовой поворачивается. Вот оно, решающее мгновение. Зайнула Зайнулин бесшумно отрывается от земли и в два прыжка настигает фашиста, подминает его под себя. Из-под ели выросли три белых призрака: Гунько, Козорез, Кириченко, на минуту замерли у входа в землянку, прислушались. Мелодию губной гармошки заглушали веселые возгласы. Гунько тихо открыл дверь, шагнул в землянку. Запах сигаретного дыма ударил в нос. Неверное освещение не помешало в секунду оценить обстановку. Из-за грубо сколоченного стола вскакивают двое в мундирах. Сбоку, возле телефонного аппарата, застыл в недоумении третий. Гунько стремительно подходит вплотную к офицерам.
- Хенде, хенде,- тихо произносит он, упершись стволом автомата в поблескивающий ряд орденов на груди старшего по возрасту и званию - майора. Козорез ловко отстегнул портупею с пистолетом у коренастого обер-лейтенанта. Кириченко неучтиво подтолкнул к столу связиста.
- По-русски понимай? - спрашивает Гунько.
- Я, я, да, мало,-отвечает майор. У него острый нос, узкий подбородок, седина на висках. На лице испуганное выражение. Этот офицер пехотной дивизии, как выяснилось при допросе его подчиненных, слыл храбрым командиром. Однако и он был потрясен в тот миг, когда перед ним, словно привидения, появились советские воины. Близость смерти, чувство ужаса и стыда парализовали волю. Это чувство страха испытали и его подчиненные. Они отлично понимали, что требовал русский солдат. Слова "тихо", "смерть" в этой обстановке звучали серьезным предупреждением. И фашисты послушно шли и ползли, с готовностью повинуясь командам. Даже когда разведчики неожиданно напоролись на немецкое боевое охранение и при выходе на нейтральную полосу завязался настоящий бой, никто из "языков" не пытался сопротивляться. Они понимали, что русские, оставшиеся для прикрытия, пожертвуют жизнью ради безопасности тех, которые вели пленных в свое расположение.
Так оно и было на самом деле. Когда вся группа с пленными проползла под завалом, справа с шипением взметнулась в небо ракета, и ее ослепительный свет залил все кругом. Хлопнул винтовочный выстрел, затем ударили и пулеметы.
деревьев... 125
- Козорез, за мной, остальные - по оврагу ползком! - крикнул Гунько и перебежками стал уходить в сторону, стреляя короткими очередями. Козорез устремился за ним, мгновенно оценив важность отвлекающего маневра. Какими спасительными казались затвердевшие кочки, пни поваленные.
Вдруг автомат Козореза смолк. При очередной вспышке ракеты Гунько увидел, что он лежит на снегу, то сжимаясь в комок, то резко вытягивая ноги.
- Колька, что? - упал Гунько рядом с товарищем.
- В живот... Больно...- простонал тот.
Гунько сбросил с себя маскхалат, расстелил его на снегу.
- Терпи, друг, доползем. На спину ложись. Вот так! Держись за рукав. Слышишь?...
Он тянет по снегу стонущего товарища, задыхаясь, обливаясь потом. Рядом слышится чужая речь - их ищут. Гунько притаился за поваленным стволом дерева.
- Дошли хлопцы? Неужели не дошли?
- Молчи,- шепчет Гунько и, когда гаснет очередная ракета, снова тянет раненого между пнями и кочками. Неожиданно лед под ним треснул, и Николай задохнулся от пронзительного холода. Воды по грудь, но вмиг отяжелевшая одежда и скользкое дно воронки мешают выбраться наверх. Выкарабкался, наконец, а Козорез уже без сознания.
Пришел парень в себя лишь утром, в землянке, когда прибывшая срочно молоденькая военфельдшер обрабатывала ему рану. Воспаленным, вымученным взглядом окинул ребят, задержал его на небольшой елочке, которую принес Зайнула.
- Нынче Новый год? - прошептал Козорез, и улыбка тронула его обострившееся лицо.- Живы хлопцы?
- Вам нельзя разговаривать,-нахмурилась военфельдшер,- потерпите. Сейчас санитарная машина придет.
Машины все не было, и чтобы хоть чем-то облегчить страдания друга, Павел Кириченко тихо запел:

Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету...

По бледному лицу Николая скользнуло выражение удивления. Кириченко продолжал:

А наутро спозаранок
В путь далекий, милый мой,
Я уйду с толпой цыганок
За кибиткой кочевой...

Николай печально улыбнулся. Заулыбались и его друзья-разведчики.
- Кто еще знает цыганское что-нибудь? - спросил Василий Ерин.
- Я знаю,- Илья Поликахин запинаясь, морща лоб, вспоминал стихи:

Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами...
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони...

Чем дальше он читал, тем теплее становился взгляд Козореза. А потом он совсем по-мальчишески всхлипнул.
Все знали, что у Кольки Козореза нет семьи. Он скитался один, пока не попал во взвод разведки.
- Не печалься, Коля, после войны обязательно поедем снова на Украину.- сказал Павел Кириченко.
- Нет, мы с ним уже договорились -едем на Волгу,- подал голос могучий Зайнула.
- На Ставрополье, тезка, покатим,- сказал Гунько.
- Так куда поедешь, а? - наперебой спрашивали разведчики.
Лицо Козореза посветлело. Он поморщился от боли и снова улыбнулся.

Голос родной земли

Старшина Гунько проснулся от неприятного ощущения холода, заползшего под шинель. Вчера он с рассвета до коротких зимних сумерек то лежал с биноклем на брустверах траншей, то ползал у края нейтральной полосы. Там, за кочковатой, пнистой нейтралкой, затаился в обороне зажатый в тиски враг, готовый в любой час попытаться разорвать кольцо окружения.
Съежившись под шинелями, на нарах спали, ворочаясь во сне, свободные от нарядов разведчики. Решив растопить остывшую железную печку, Гунько сполз с низких нар, натянул сапоги. С помощью трофейной зажигалки поджег лучинку, и через несколько минут печка весело загудела. В дровах недостатка не было - вокруг леса да болота.
Он закурил, размышляя о необычной боевой ситуации. Немцев прижали к морю в Курляндии, и они, отчаянно обороняясь, наносят мощные удары с целью пробить коридор на запад. А наши войска рвутся с юга к Либаве. Обе стороны, как бы и обороняются, и наступают одновременно. А разведчикам, как всегда, работы хватает. В наступлении впереди, в обороне на переднем крае. На войне как на войне.
Печка быстро накалилась, землянка наполнилась теплом. Николай задремал сидя, потом, не разуваясь, лег на нары. Можно поспать еще немного - днем он свободен по случаю Дня Красной Армии. Из штаба полка звонили, чтобы с утра никуда не отлучался. Он вновь уснул чутким сном.
- Товарищ старшина!
Николай открыл глаза и увидел, что в распахнутую дверь землянки, нагибаясь, входят военные:
- Здравствуйте, разведчики!
Гунько узнал голос комсорга полка Казбека Бтемирова:
- С праздником вас, с Днем Красной Армии!
Разведчики зашевелились, зашумели:
- Здорово, комсорг, что там нового у тебя?
Одни из них сели на нары, другие остались лежать - так вместительнее в их тесном "доме".
- Глянь-ко, и Федя Сурин, землячок, к нам пожаловал! - воскликнул Гунько, опуская ноги с нар.
- Привет с нашей родины принес,- отозвался Сурин, известный всей армии снайпер, невысокого роста, худощавый, подвижный и веселый. Родом он из села Благодарного, что на востоке Ставрополья.
- Давай, Федор, читай письмо от земляков.
Снайпер вынул из кармане аккуратно сложенную армейскую газету "Сын Отечества", развернул ее:
- Темновато у вас.
- Открой дверь на улицу.
Хлопнула дверь, и в землянку вместе со струей холодного воздуха ворвался неяркий свет пасмурного дня.
- Вот что пишут трудящиеся Ставропольского края в письме, адресованном командующему 51-й армии генерал-лейтенанту Я. Г. Крейзеру и члену военного совета генерал-лейтенанту В. И. Уранову,- запинаясь начал Сурин.
- Федя, если так неважно будешь и дальше читать, то отдай газету лучше Казбеку,- перебил весело Гунько.
- Нет, я сам,- Федор все уверенней, видимо, уже не в первый раз, продолжал читать письмо из родных мест.-"Трудящиеся Ставрополья горячо поздравляют воинов армии со славной 27-й годовщиной победоносной Красной Армии- и шлют героическим сынам Родины пламенный привет и пожелания новых успехов. Спасибо вам, наши родные, за вашу доблесть, за ваше мужество, за героизм, за каждое село и город, освобожденные от ига гитлеровцев. Сражайтесь с тем же мужеством, отвагой, не давайте пощады проклятым душителям культуры - гитлеровским людоедам.
У нас с вами накопилась лютая ненависть к этой банде убийц и грабителей. Они причинили нашему краю огромный ущерб, делали все, чтобы превратить цветущее Ставрополье в зону пустыни... Уже 13 месяцев Ставрополье - свободный край. За это время восстановлены колхозы, совхозы, МТС, большая часть промышленных предприятий. Нормально работают школы, институты, театры, больницы.
И мы заверяем вас, что сделаем все, чтобы быстрее ликвидировать последствия немецко-фашистской оккупации. Пройдет немного времени, и Ставрополье будет снова краем неиссякаемого изобилия.
Вперед же, славные богатыри! С вами могучая партия большевиков! С вами богатырский советский народ".
Федор перевел дух, окинул всех гордым взглядом:
- Наши своих не забывают. Знают о боевых делах всей 51-й армии. Верно, Николай?
Гунько встал с нар, протянул руку к газете:
- Дай сюда, Федя, своими глазами прочту.
- Стоп, хлопцы! - воскликнул с улыбкой Казбек.- Уж заодно хочу от имени партийной и комсомольской организации полка поздравить нашего славного разведчика с очередной правительственной наградой - орденом Отечественной войны. Указ вышел.
- Магарыч с тебя, Николай,- подал голос Зайнулин.
- Да если он будет за каждую награду брать магарыч, то знаешь...- зашумели бойцы.
- Ты б уж молчал, Зайнулин,- вмешался Василий Ерин,- ни одну свою награду не обмыл...
Когда в землянке улеглось общее возбуждение, старший лейтенант Бтемиров в общих чертах рассказал разведчикам о сложившейся за последние дни обстановке в Прибалтике. Наши войска только за летне-осенний период 1944 года из 59 дивизий врага разгромили 26 и три уничтожили полностью. 30 дивизий прижаты к морю на Курляндском перешейке. Положение гитлеровцев можно сравнить с судьбой солдат и офицеров Паулюса под Сталинградом.
- Силища у немцев тут большая,- вставил Афанасий Дондик,- на своей шкуре испробовали. Куда ни сунешься - танки, орудия, да и фрицев в лесах, как муравьев.
- А муравьи, как волки клыкастые, того и гляди глотку перегрызут,- заметил Павлик Кириченко.- Одни названия дивизий чего стоят -"Великая Германия", "Нордланд", "Штраховиц" и черт их знает еще какие.
- А схвати за горло или автомат к сопатке приставь - таращатся, как козлы,- вставил нарочитым баском восемнадцатилетний Ваня Коркин.
- Да, спесь мы из них выбили начисто, как пыль с одежды,- засмеялся гость разведчиков Федя Сурин. В дивизии все знали, что только за январь 1945 года он уничтожил более 30 гитлеровцев.- Как влепишь пулю метко, так из "Великой Германии" получается "Мертвая голова".
- Верно! - воскликнул Ваня Коркин.- Вон мы однажды вшестером человек двести фрицев в лесу разогнали и пленных на их же подводе привезли.
- Это они тебя, Коркин, боятся,- съехидничал Вася Ерин.- Разошелся, будто голыми руками их можно брать.
Казбек слушал разведчиков, улыбался: пусть отведут душу.
Гунько понял комсорга и подмигнул ему, а сам подумал, что в общем-то ребята правы: нынешний моральный дух немецких солдат не идет ни в какое сравнение с тем, что был в том памятном сорок первом, под Гродно. Тот горький третий день войны остался в памяти, как горячий неостывающий осколок в теле. Стоило его побеспокоить, и он жег, взывал к мести за товарищей, убитых под Гродно вояками из дивизии СС "Великая Германия", с которыми он вновь встретился здесь, на прибалтийской земле. Если бы встали из могил его однополчане, что насмерть дрались в неравном бою в июне сорок первого, он смог бы честно посмотреть им в глаза и сказать: "Я отомстил за вас, ребята". Взять хотя бы тот бой, о котором Коркин вспомнил. Ведь тогда и вправду они, несколько разведчиков, над ротой дивизии "Великая Германия" верх взяли.
...Когда в августе 1944 года создалось исключительно тяжелое положение для наших войск, обороняющихся против двух танковых дивизий и моторизованной дивизии СС "Великая Германия" в районе Жагаре, командующий армией снял из-под Елгавы 257-ю Сивашскую дивизию и на машинах армейского автомобильного батальона перебросил ее в район Гаудикяя с заданием любой ценой задержать противника до сосредоточения под Жагаре двух корпусов - механизированного и танкового.
953-й полк дивизии должен был занять новые позиции вечером, а разведгруппа прибыла на участок обороны в первой половине дня и немедленно приступила к выполнению поставленной задачи - установить время подхода противника к рубежу обороны полка, состав его сил и наличие боевой техники.
- Ваша задача,- инструктировал разведчиков только что спрыгнувший на землю из кузова автомашины помощник начальника штаба полка капитан Забуга,- углубиться в расположенный за ржаным полем лесной массив по основной дороге, ведущей к Жагаре. В зависимости от обстановки прислать для доклада связного, а затем продвинуться по фронту и возвратиться по лесной просеке, выходящей к левому флангу нашей обороны. Отсюда можно ожидать вероятного удара танков и артиллерии немцев. К утру следующего дня возвращайтесь с имеющимися данными о противнике. Желаю удачи.
Капитан пожал руки разведчикам, добавил:
- По сведениям литовских партизан, на прорыв идут четыре танковых дивизии и моторизованная дивизия СС "Великая Германия". Уточните.
- Старые знакомые,- сказал Гунько,- в июне сорок первого встречались.
Разведчики быстрым шагом двинулись по дороге, пролегающей вдоль созревающего ржаного поля, прижимаясь к лесной опушке. День был солнечным. После прошедшего вчера дождя на земле четко отпечатались следы танковых гусениц, автомобильных шин и колес гужевого транспорта. Шли цепочкой. Впереди командир разведгруппы старшина Гунько, за ним Зайнула Зайнулин, далее Павлик Кириченко, Афанасий Дондик, Илья Поликахин и Ваня Коркин, который был в тот день хмурым: обижался, что ему не доверили идти впереди группы, а поручили охранять ее тыл и внимательно осматривать отходящие в сторону от дороги просеки. Но вот когда впереди обозначился край поля и за ним дорога нырнула в лес, Коркин уловил доносившийся слева рокот мотора. По его сигналу все замерли, затем бросились к деревьям. Ваня лег на опушке у начала просеки, уходящей влево, приподнял голову и увидел, как из-за деревьев метрах в пятнадцати слева от него выглянул орудийный ствол с толстым наконечником. Затем на просеке показалась башня самоходки со звездой.
- Свои,- крикнул он разведчикам.
- Ну, что прячетесь? - послышалось от самоходки.
К ним подбежал низкорослый, плотного сложения младший лейтенант с пистолетной кобурой на поясе.
- Разведка? А мы тут позицию выбираем для прямой наводки.
- Здоров, браток,- подошел к нему Николай.- Самоходчики? Быстро прибыли.
- А мы уж хотели пальнуть, да догадались что наши, по тому, в какую сторону направляетесь. Вы того... Если что важное, танки, например, то и нам гукнете.
Разведчики после встречи с артиллеристами повеселели. Замаскированные, оставшиеся за их спиной грозные самоходки словно вдохнули в них изрядную порцию уверенности. И лишь пройдя скорым шагом километра четыре, бойцы снова насторожились.
Мотоцикл появился из-за небольшого изгиба дороги внезапно, и Гунько, не раздумывая, нажал на спусковой крючок автомата. Почти на месте резко развернувшись, мотоцикл дернулся и застыл. С сиденья спрыгнул водитель и, прихрамывая, бросился к лесу.
- Хальт! - привычно крикнул Гунько и настиг его в несколько прыжков. В это время Кириченко, Дондик и другие уже окружили мотоцикл, в коляске которого сидел с поднятыми руками фельдфебель. Он не был даже ранен. Гунько подвел беглеца. Пленных сноровисто обыскал Зайнула, но, увы - никаких документов кроме карты местности, да и та без условных знаков расположения немецких частей.
- Вот сволочи хитрые,- возмущался Ваня Коркин.
- А ты думал, они хуже тебя устав знают?- усмехнулся Илья Поликахин.- Сейчас мы с ними побалакаем.
- Давай, Илько, только быстрее, чирикаться долго с ними некогда. Какая часть? Где стоит?
Немцы почувствовали, что разведчики торопятся и шанса остаться в живых почти нет. Раненый солдат в темном комбинезоне поверх мундира вдруг сорвал с головы пилотку, лицо его исказилось, и он заплакал, как мальчишка. Фельдфебель, хоть и побледнел, но держался спокойно, на вопросы отвечал с готовностью. На своей карте он сделал отметки расположения своего полка и приблизительно всей моторизованной дивизии СС "Великая Германия", находящейся сейчас в пункте Юдейкяя.
- А танки где? - спросил Илья.- Панцер во?
- Панцер Гаудикяя,- коротко ответил немец.
- Сколько? Вифель?
- Филь, много.
Гунько прикинул по карте, что главные немецкие силы находятся менее чем в суточном переходе от их полкового участка, а передовые отряды дивизии СС уже на подходе.
- Дондик и Поликахин, ведите быстро пленных в наше расположение.
Он посмотрел на раненого немца, через Поликахина спросил, может ли тот идти. Немец закивал головой.
- Я, я, я,
- Говорит, да. А может, на мотоцикле?
- Доложите в полку, что задание выполнять продолжаем,- сказал Гунько.- А добирайтесь на чем хотите, только чтобы одна нога тут, а другая в полку.
Зайнула в это время запустил мотор мотоцикла. Торопливо сменили пробитое ведущее колесо мотоцикла. И хоть через пулевые отверстия из бака вытекло две трети бензина, посыльные с одним пленным немцем за рулем и с другим в коляске покатили назад.
- Смотри, легко фрицы отделались...
- Поедешь, коли смерть в глаза заглянет.
- Видали, какие послушные стали? - процедил Гунько.- А еще из "Великой Германии". Пошли, ребята.
...Оставшиеся вчетвером разведчики пробирались теперь сквозь густой ельник, под прямым углом к основной лесной дороге.
Где-то справа слышался то временами затихающий, то нарастающий гул моторов. Он был похож на отдаленное ленивое погромыхивание летней грозы. К просеке, ведущей к левому флангу полка, вышли незадолго до заката солнца. Павлик Кириченко осторожно шагнул на открытую местность и тут же отпрянул назад:
- Справа, вроде, каски.
Николай схватился за бинокль. Лучи заходящего солнца скользнули по верхушкам деревьев, стоящих сплошной стеной на противоположной стороне просеки. Но и при таком освещении можно было рассмотреть двигавшуюся пехотную колонну. Впереди, как предположил Николай, должно быть, двигался дозор, далее колыхались каски и над ними редким частоколом - стволы пулеметов, ротных минометов. А еще дальше в бинокль виднелись лошадиные уши и гривы. Разведчики чуть углубились в лес. Было ясно, что немцы выдвигаются на исходные позиции. Сейчас нужно быть особенно осторожными - можно столкнуться с их разведкой или походным охранением. Вступать с ними в бой - только дело испортить.
- Надо напасть внезапно, в суматохе взять немца и - домой,- предложил Зайнулин.
- Задумка верная,- одобрил Гунько,- хорошо б еще и подводу отбить, на ней быстрее добираться.
- Рискованно, но было бы здорово,- поддержал Кириченко.
Решили напасть на фашистов у боковой дороги, с тылу. Разведчики прошли с полсотни метров назад, к старой лесной дороге, пересекающейся с просекой, по которой двигался немецкий передовой отряд, затаились. Как и предполагалось, вскоре мимо кустарника с интервалом 30-40 метров проплыли силуэты дозорных солдат. Они прошли сравнительно тихо. Но появлению основного отряда сопутствовал тот характерный шум, который, хотя создается и организованной массой, но его невозможно скрыть от находящегося рядом противника. В быстро сгущающихся сумерках Николай боялся потерять из поля зрения высокую тулью фуражки сидящего в приближающейся пароконной повозке немецкого командира роты. В том, что это он, Гунько не сомневался. "Эх, маловато нас, как бы пригодились сейчас Дондик и Поликахин,- подумал Гунько.- Но была - не была".
- Коней не раньте,- тихо предупредил он еще раз бойцов, ждущих сигнала открыть огонь из автоматов и отсечь двигающуюся позади роты подводу от ее арьергарда. И лишь только лошади ступили на "перекресток", что было сил закричал:
- Ба-а-та-льон, в атаку!
Автоматные очереди, разрывы гранат в гуще колонны и ее тылу в несколько секунд создали невообразимое замешательство среди немцев. Основная их масса отхлынула вперед и к противоположной стороне просеки. Кони шарахнулись, дышло подводы затрещало, но Гунько, вскочивший в передок ее, столкнул застреленного им ездового и, одной рукой стреляя по рассыпавшимся немцам, другой пытался натянуть вожжи. Позади него в ящике подводы хрипели, плевались и стонали двое - Зайнула и немецкий командир. Татарин повалил врага на спину и безжалостно бил его своими железными кулаками по голове.
- Коркин, держи лошадей,- заорал Николай, и Ваня вмиг повис на мордах оседавших на задние ноги коней.
В это время Кириченко, бросив еще одну гранату вслед немцам и выпустив очередь, вдруг увидел, как лошади рванули влево и подвода скрылась за деревьями. Он бросился за ней. Бежал боком, нажимая периодически на спусковой крючок.
- Павлик, сюда,- вынырнул из-за дерева Ваня Коркин. Они что было духу побежали вперед, уже не оборачиваясь и не стреляя. Там, позади, стрельбы и шуму было более чем достаточно. Лишь на несколько секунд Гунько придержал лошадей, и когда Кириченко и Коркин, обливаясь потом, ухватились за низкий кузов и ввалились в него, ударил вожжами.
- Павлик,- крикнул он,- хватай пулемет и гляди зорче по сторонам!
Кириченко нащупал ручной немецкий пулемет. Рядом с ним в ящике подводы полулежал Зайнула. Одна нога его упиралась в боковину кузова, другая - в грудь тяжело дышащего пленного офицера.
Они достигли поворота на главную дорогу, и лошади уверенно понесли их к боевому участку спешно готовящегося к встрече с врагом 953-го стрелкового полка.
А в семь часов утра, как вспоминает много лет спустя в своей книге "51-я армия" бывший начальник политотдела 257-й стрелковой Сивашской дивизии полковник С. Н. Саркисьян, разгорелся один из самых жестоких боев на подступах к Жагаре, в котором, благодаря нашим разведчикам, немецкие дивизии были лишены "сильного козыря" - скрытности сосредоточения и внезапности атак танков и пехоты. Об этом-то и вспомнил Николай, обращаясь мысленно к товарищам, сложившим головы в первые дни войны в бою с дивизией СС "Великая Германия", и к землякам - ставропольцам, призыв которых донесся в тесную солдатскую землянку и растревожил ожесточившееся в непрерывных схватках с врагами сердце.

Последнее задание

Утро 8 мая 1945 года застало разведчиков специально созданной армейской группы в редком леске, недалеко от местечка Пелчи, что лежит на пути к порту Либава.
- Ребята, не время досматривать сны! - весело окликнул дремавших под кустами товарищей Николай Гунько.
- Какие уж тут сны,- зашуршал маскхалатом Зайнула Зайнулин,- немцы всю ночь половодьем прут к морю, от шума уши закладывает.
- Сейчас мы окунемся в этот поток,- тихо сказал стоящий рядом с младшим лейтенантом Гунько представитель армейской разведки- молодой, высокий и хмурый капитан Немов.- Задача не простая и, помните, опасная...
- Да, пора! - ответил Николай.- Пора действовать в открытую.
- К этому нас обязывает и радиограмма, данная вчера советским командованием командованию немецкой группы армий "Север-Курляндия",- кивнул на хлопотавшего под деревом радиста Немов.
Николай Гунько вспомнил, как вчера торопливо, с плохо скрываемым волнением такой выдержанный на первый взгляд капитан, он же переводчик, приданный группе два дня назад, зачитал ультиматум нашего командования: "Теперь, когда война Германией проиграна, ваша капитуляция не акт позора, а акт благоразумия. Сдаваться в плен, капитулировать вполне законно".
Приданный группе радист, ефрейтор Леня, как его называли разведчики, перехватил еще одну радиограмму, теперь уже адресованную нашему командованию от командующего группой армий "Север-Курляндия" генерала Гильперта: "Всеобщая капитуляция принята. Я приказал прекратить враждебные действия с 14 часов по немецкому времени. Войска, на которые распространяется приказ, выставят белые флаги".
Гунько с опушки небольшой рощицы внимательно наблюдал за двигающимися по дороге нескончаемым потоком немецкими колоннами. Их цель была ясна еще два дня назад - достигнуть порта Либава, откуда можно было на кораблях вырваться из буквально набитого войсками Курляндского котла. В течение суток скрытно продвигающиеся к Либа-ве разведчики видели на обочинах дорог, в кюветах, прямо в поле возле траншей брошенные автоматы, минометы, искореженные автомашины всех марок, крытые повозки, продырявленные рации. Рядом с задымленными воронками в несуразных позах стыли трупы солдат в мышиного цвета мундирах.
Разведчики знали, что капитуляция прижатой к морю мощной группировки врага - дело считанных часов, но они не могли знать в деталях ее скрытых перипетий, известных лишь в высших штабах противоборствующих войск. В частности о том, что вскоре после радиограммы, перехваченной разведгруппой, в штаб маршала Говорова спешно прибыл уполномоченный командующего группой фашистских войск генерал-майор Раузер с письмом. В нем Гильперт сообщал: "Курляндская группа армий, находящаяся под моим командованием, готова принять Ваши условия капитуляции и лояльно их выполнить. Прошу Вас, господин маршал, оценить сохраняющуюся до последних минут храбрость моих войск и предоставить им возможность свободно и честно возвратиться в Германию с сохранением личного оружия". Уполномоченный Раузер пытался настаивать на том, чтобы капитулирующие войска не считались военнопленными.
Смысл термина "капитулирующие, но не военнопленные" не был понятен даже в штабах, не говоря уже о рядовых солдатах. А за этим крылось не что иное, как умышленное затягивание капитуляции. Заявляя о своей готовности выполнить ее условия, немецкое командование спешно стягивало свои войска к портам Либава и Виндава. Сюда преемник Гитлера Дениц направил большое количество морского транспорта для перевозки фашистских войск из котла водным путем. Советское командование, чтобы пресечь эту затею, бросило вперед подвижные части, разведподразделения. Они обязаны были перерезать армиям противника пути отхода к портам. Немецкому командованию было предложено немедленно отдать распоряжение своим войскам оставаться в тех пунктах, где они находятся.
А на утро 8 мая вся эта масса войск все еще передвигалась к портам, и в штабах окруженной группировки продолжали по приказу Гильперта уничтожать журналы боевых действий, оперативные карты, разведывательные и другие документы.
В только что полученной радиограмме, как объяснил разведчикам капитан, приказывалось отыскивать штабы и по возможности воспрепятствовать не только их продвижению в сторону Либавы, но и не допустить уничтожения документов, в которых могли содержаться сведения о численном составе частей противника и их боевой подготовке, списков боеприпасов, планов минных полей.
Не случайно, еще при уходе на задание нескольких разведгрупп, в штабе 51-й армии особо обращали внимание разведчиков на то, что при непосредственном контакте с капитулирующими нельзя обольщаться их низким моральным духом, а быть готовыми к инцидентам со стороны озверевших фашистов. В общем, нужно быть готовыми ко всему.
И вот эти минуты настали. Гунько сбросил пятнистый маскировочный халат.
- В открытую, так в открытую.
Разведчики Зайнулин, Кириченко, Коркин, Дондик, Ерин, Заиченко, капитан Немов и радист Леня последовали его примеру. Гунько с автоматом на груди пошел наперерез приближающейся колонне немцев. Шли они толпой, исхудавшие, небритые, с голодным блеском в глазах.
"Да, измочалили вас крепко",- мелькнула у Николая мысль.
- Хальт! - поднял он руку, уверенно встав посреди дороги. Рядом с ним капитан Немов и Заиченко.
Колонна будто споткнулась. Шедший впереди высокий, худющий унтер стал, вперив изумленный взгляд в советских солдат.
- Вас? - спросил он, а потом, когда напиравшие сзади солдаты обступили его, выдох
нул: - Вер зи? (Кто вы?).
- Дойчен золдатен,- выступил вперед капитан Немов. Он спокойно заговорил по-немецки. Николай уловил лишь одно знакомое слово "капитуляция". На лицах одних солдат появилось любопытство, другие остались угрюмыми и безразличными.
- Спрашивай, где их штаб,- напомнил Гунько, настороженно окидывая взглядом серую толпу немецких солдат.
Капитан спросил по-немецки. Унтер стал что-то разъяснять, то и дело кивая на хвост колонны, в который уперлись два автобуса и крытая машина, а еще дальше остановились два "мерседеса". Из автобусов спрыгнули на землю офицеры.
Ах, вот он и штаб полка, догадался Гунько и заметил, как Михаил Заиченко невольно притиснулся к нему плотнее, а Зайнулин тряхнул могучими плечами. Николай шагнул вперед и между поспешно расступившимися немцами двинулся к автобусам. Капитан Немов и остальные разведчики поспешили за младшим лейтенантом. Заиченко, понимавший немецкий, услышал, как, качнувшись в сторону распахнутой двери автобуса, оберст крикнул в его нутро:
- Русские здесь...
В проеме двери мелькнула и тут же скрылась еще одна офицерская тулья.
- Кто старший? - спокойно спросил Немов.
Оберст, глупо пошатываясь, улыбнулся.
- Руссишен, хиер, руссишен,- бормотал он, и разведчики поняли, что он изрядно хлебнул. В автобусе послышались выкрики, затем хлопнул выстрел.
- Зайнула, задержите вон тот штабной фургон, что обходит колонну,- приказал Гунько и вскочил в автобус. Заиченко за ним. Глазам их предстала такая картина: у походного стола, который был заставлен бутылками, лежал в луже крови застрелившийся офицер, другой развалился на сиденье и заплетавшимся языком что-то напевал.
- Этого еще не хватало.- Николай зорко оглядел салон и увидел два железных ящика, наверняка с документами.
- Чудно - один играет, другой в ящик сыграл. Михаил, о чем он распевает?
- Ихняя песня: "Был у меня товарищ..." называется.
- А я думал: "Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья". Окончательно рассопатились. Михаил, забери ключ зажигания у шофера. Прикажи, чтоб машину - ни с места и бегом к другому автобусу. Николай спрыгнул на землю и заметил, что рядом со следующим штабным автобусом собралась толпа немцев - рядовых и офицеров. Высокий старший офицер что-то объяснял капитану Немову, сопровождая речь нервными жестами. Вокруг зловеще теснилась серо-зеленая масса немецких военных. Гунько уверенно протиснулся к капитану и выпаливающему резкие отрывистые фразы фашистскому майору. Николай ощущал на себе недобрые взгляды немцев. Еще бы, позади скопилась огромная пробка из автомашин, мотоциклов и повозок. "Где же наши?"- мелькнуло тревожно, а сердца коснулся на миг холод страха. Но только на миг. Нужно взять себя в руки, быть уверенным, решительным, иначе не миновать беды.
Немов оставался внешне спокойным, говорил негромко, но твердо:
- Советское командование получило радиограмму от Гильперта, который сообщил, что всеобщая капитуляция принята. Немецким войскам с минуты на минуту поступит приказ прекратить враждебные действия против Красной Армии.
Немцы жестко возражали, что они не получали такого приказа, а между тем советские солдаты своими действиями вынуждают их нарушать ранее полученный приказ: двигаться к порту Либава.
- Господин капитан, а известно ли вам, что в случае капитуляции мы не будем считаться военнопленными?
- Капитулирующий есть военнопленный,- отрезал Немов.- Слышишь, Гунько, он утверждает, что капитулирующие - это еще не военнопленные.
- Да, это новое, не совсем понятное. Но то, что они битые - это ясно как белый день.- И с этими словами Николай резко распахнул дверку автобуса со стороны водителя, вскочил на подножку и вырвал из замка зажигания ключ.
- Это форменный разбой,- побагровев, закричал, хватаясь за кобуру, подбежавший полный немецкий майор.- Мы вас арестуем.
- Кто вы будете? - спросил спокойно Немов.
- Адъютант командира 329-й пехотной дивизии генерал-майора Минкеля майор...
- Спрячьте пистолет, майор, а то неровен час...- Он кивнул головой в сторону младшего лейтенанта Гунько. И только тут все столпившиеся увидели, что разведчик выхватил из-за пояса гранату и держит ее у плеча наготове.
- Это вопреки всем правилам ведения войны,- только и пробормотал немецкий офицер.
И вдруг все услышали мощный грохот дальнобойной артиллерии. Никаких сомнений не было в том, что это наши батареи открыли огонь по портам и войскам окруженных. Гром пушек словно торопил немецкие войска поднять белые флаги.
- И все же вы пленные, господин майор,- улыбнулся капитан Немов, увидев, как из-за рощи вырвались один за другим три наших танка. Ревя моторами и лязгая гусеницами, они шли мимо замешкавшихся на дороге фашистских толп и техники.
- Наши!- заорал Коркин.- Стой, стой, ребята!
Головной танк Т-34, облепленный пехотинцами, остановился у штабных автобусов. Наши бойцы посыпали на землю.
- Первый Прибалтийский фронт приветствует вас,- подошел капитан Немов к молодцеватому танкисту старшему лейтенанту.
- Подвижный отряд Ленинградского фронта,- козырнул старший лейтенант.- Ну, здорово, прибалтийцы. Рискованно действуете, ничего не скажешь.
Через два часа над кабинами автомашин, застывших на всем видимом пространстве, белели флаги капитуляции, а разведчики вместе с немецкими солдатами сносили ящики с документами в крытый немецкий грузовик.
- Товарищ младший лейтенант, пора бы и перекусить,- обратился к Гунько Василий Ерин.
- Не возражаю. Коркин, Заиченко, открывайте подарки Рузвельта.
Разведчики, присев кружком на обочине дороги, ели хлеб с американской тушенкой, а мимо шли колонны военнопленных с худыми заросшими лицами, с голодным блеском в глазах.
- Камрад,- подбежал трусцой и остановился молодой немецкий солдат и произнес что-то просительное, вытягивая руку,- брот, брот.
- Еще чего! - возмутился Ваня Коркин.- Катись, фриц, подальше.
Гунько строго взглянул на Коркина, укоризненно, не то в шутку, не то всерьез произнес:
- Ой, Коркин, ведь огонь, воду и медные трубы прошел, славный советский солдат, а куском хлеба не можешь поделиться с голодным пацаном.- На, фриц, бери,- протянул Николай немцу краюху хлеба и наполовину пустую консервную банку.- Детей, сволочи, в бой пихали.
- Данке, данке,- бормотал немец.
- Значит, Гитлер капут? - подал немцу ломоть хлеба Миша Заиченко.
- Капут,- произнес немец, набив рот едой.- Гитлер капут!
- Это мы и сами знаем,- насмешливо произнес Гунько.- Вон они, наволочки белые, трепыхаются над толпой.

Помнит Севастополь
(спустя 25 лет)

До остановки поезда - считанные минуты. В вагоне стояла торжественная тишина. Под мерный перестук колес кто-то начал читать стихи:

Последним снарядом
Расщепленный тополь
Лежал у бойца на пути...
Ты верил в победу,
Ты знал, Севастополь,
Что мы не могли не прийти...

Двадцать пять лет назад эти люди с боями подошли к Севастополю, в жестоком сражении вернули ему свободу, приумножив славу русского оружия. Ехали в вагоне и те, кто двести пятьдесят дней стоял насмерть у его стен в период осады города фашистскими ордами. Защитники и освободители черноморской твердыни через четверть века после ее освобождения вернулись сюда, чтобы вместе с жителями отметить славную дату, вспомнить минувшие дни, почтить память погибших товарищей по оружию.
Многих бывших бойцов 51-й, Приморской и Второй гвардейской армий недосчитаются на предстоящей своеобразной поверке. Не увидят поднятого из руин белокаменного красавца города солдаты и матросы, сраженные на крутых склонах Сапун-горы, не встретит сегодня город тех, кого преждевременно унесли фронтовые раны и болезни. Но севастопольцы свято хранят память о живых и мертвых.
На перроны выходят бывшие солдаты и матросы, командиры подразделений. Большинство из них одеты в штатское, но на груди каждого сверкают ряды боевых орденов и медалей. "Остановись, севастополец,- хочется крикнуть,- обними вот этих мужчин, которые твою священную землю оросили своей кровью!" Среди них есть и сыны Севастополя, своими ратными подвигами снискавшие любовь и уважение города русской славы.
Вот идет с чемоданом в руке бесстрашный разведчик Николай Иванович Гунько. Его ратный подвиг запечатлен на диораме "Штурм Сапун-горы 7 мая 1944 года", что стоит рядом с величественным памятником Славы на вершине горы Сапун.
Устало шагает (шалит сердце) изобильненец, капитан запаса, бывший командир батареи 2-й гвардейской армии Владимир Афанасьевич Саулин. Два ордена Александра Невского, два - Отечественной войны и орден Красного Знамени сияют на груди воина Приморской армии, ныне работника Изобильненского хлебоприемного пункта Умрихина Сергея Яковлевича. Из Черкесска прибыл бывший инженер гвардейского авиационного бомбардировочного полка Воропинов Дмитрий Александрович; идет бывший стрелок, ныне житель Ставрополя Пашков Петр Федорович и другие. Большинство из них четверть века не виделись с этим городом, с боевыми друзьями. Поэтому понятно то волнение, с которым защитники и освободители города-героя, съехавшись со всех концов нашей Родины, подходили к регистрационным столам в помещении горкома партии с такими близкими сердцу каждого надписями на табличках: "51-я армия", "Приморская", "8-я Воздушная". Невольно подтягивались, подходя к столам, пожилые люди в штатском, сердца их, нет сомнения, наполнялись гордостью за боевые дела родных подразделений. Крепкие объятия боевых товарищей, слезы радости на лицах...
В полдень пятого мая мы стояли с Николаем Ивановичем Гунько неподалеку от знаменитой панорамы. Сквозь зелень деревьев синела гладь Южной бухты, за которой купалась в лучах солнца Корабельная сторона. Правее возвышалась так называемая Зеленая горка. На вершине ее застыл навеки советский танк.
- Вон с той горки утром 9 мая 1944 года мы, разведчики 953-го полка, спустились в занятый немцами город. Цел еще и тот каменный забор у железнодорожного тупика, из-за которого ударили вражеские пулеметы. Мы их обошли, так как имели задание водрузить штурмовой флаг на самом высоком здании города. Таким оказалось уцелевшее здание метеослужбы.
В нескольких шагах от нас стоял высокий человек лет тридцати пяти, смотрел на Корабельную сторону и, видимо, слышал слова Гунько.
- Простите,- подошел он к нам,- наверное, воевали здесь?
- Пришлось,- ответил Николай Иванович.
Мужчина объяснил, что он врач туристического поезда из Ленинграда. Четыреста ленинградцев знакомятся с городами-героями. Сегодня вечером поезд из Севастополя отправится в Волгоград, Час назад группа туристов посетила диораму "Штурм Сапун-горы 7 мая 1944 года".
- Я нахожусь еще под впечатлением изображенного на диораме грандиозного сражения.
- Один из бойцов, изображенный на диораме с ручным пулеметом, стоит перед вами,- не удержался я, кивнув на Николая Ивановича.
- Экскурсовод говорил, что на вашем счету сто пятьдесят три "языка".- Наш новый знакомый во все глаза смотрел на Николая Ивановича, повторяя:- Невозможно поверить...
Он сопровождал нас по городу в течение двух часов и, видимо, поверил, так как очень стал просить Николая Ивановича поехать на вокзал и выступить перед ленинградцами. Герой Севастополя не мог отказать ленинградцу, хотя волновала предстоящая встреча с товарищами по оружию. Приехал ли командир полка Григорьев-Сланевский? Кто приедет из товарищей-разведчиков?..
Да, за двадцать пять лет немало воды утекло. С кем доведется встретиться теперь?
- Гляди, кажется, Илья Поликахин на встречу идет,- говорит Николай Иванович,- а рядом Федя Сурин - наш, ставропольский.
Восемьдесят три фашиста уничтожил в годы войны Федор Сурин - бывший снайпер, житель Благодарненского района. На его груди - боевые ордена, среди них два ордена Славы. Он смахивает слезы с глаз. Добрая и, я бы сказал, застенчивая улыбка у этого человека. Как-то трудно представить его в боевой обстановке. Но было время, когда он хладнокровно посылал пули в головы фашистских солдат и офицеров.
А мимо идут люди в военном и штатском, с боевыми орденами и медалями на груди, с сияющими на солнце Золотыми Звездами. Они внимательно всматриваются в лица друг друга, то здесь, то там слышится:
- Ваня, дорогой, ты ли это?
- И "батя" наш прибыл!
- Коля, друг!
И обнимаются убеленные сединой ветераны, вспоминают свою молодость.
- Пойдем, Колька, нас ждут командир полка Григорьев-Сланевский, начальник политотдела дивизии Саркисьян, разведчик Анатолий Терещенко,- говорит Герой Советского Союза Илья Поликахин.
Пришли в номер гостиницы. Вдруг распахивается дверь. В номер буквально влетает мужчина.
- Где Николай Гунько? - выпаливает он.
Показываем.
- Ну, узнаешь? - разводит руками пришедший.- Я Иван Овчинников, из дивизионной разведки. Живу на Урале.
- Узнаю.
И снова объятия. Воспоминания захлестывают, но пора идти - ждут командиры. Когда у накрытых столов появился наш земляк, все встали с возгласами:
- Николай Иванович, бесстрашный человек! - Его обнимают командир полка, начальник политотдела дивизии, однополчане Федор Слипченко, Анатолий Терещенко.
- Помнишь, Николай, как ты целый вражеский орудийный расчет на Сиваше пленил?- спрашивает Семен Никитович Саркисьян.
- Трудно передать словами храбрость Николая,- говорит бывший разведчик, ныне директор совхоза из Запорожья Анатолий Савельевич Терещенко.- Приди в мою семью, спроси у детей, кто такой Гунько, и они расскажут о его боевых подвигах.
Первый тост освободители Севастополя подняли за Победу, второй единодушно - за прославленного разведчика "Кошку-2" - Николая Гунько. Потом запели песню, в которой есть и такие слова:

Группа Кольки на разведке
Подошла к Сапун-горе.
Ну-ка, братцы, нам нередко
Быть приходится в беде.

Гляжу на Николая Ивановича и припоминаю слова вице-адмирала Нахимова из приказа по Севастопольскому гарнизову от 2 марта 1855 года, прочитанного на бастионе Малахова кургана в дни первой обороны Севастополя:
"Прошу внушить, что жизнь каждого принадлежит Отечеству и что не удальство, а только истинная храбрость принесет ему пользу". Как они подходят к Николаю Гунько! С этим соглашается сидящий рядом бывший командир полка Б. В. Григорьев-Сланевский: - Не удальством, а умом и храбростью воевал Николай Гунько.
...7 мая 1944 года десятки тысяч бойцов Советской Армии ринулись на штурм вражеских укреплений, оборудованных на склонах Сапун-горы, Балаклавских высотах, на горе Сахарная Головка. Здесь через каждые 100- 120 метров фашистами был сооружен тяжелый артиллерийский дот, через каждые 15- 20 метров - пулеметный. Крутые склоны высот были изрезаны рядами траншей в человеческий рост. Против каждой сотни наших бойцов действовало 15 минометов и 32 станковых пулемета врага. После полуторачасовой артиллерийской подготовки и мощного бомбового удара войска 51-й и Приморской армий начали штурм. Основное направление главного удара 4-го Украинского фронта было на Сапун-гору. Гитлеровцы считали ее ключевой позицией.
Шли в атаку и вот эти люди, ветераны 257-й стрелковой дивизии. Сегодня они побывают на тех исходных рубежах. В ожидании отправки автобуса люди тихо переговариваются.
Воспоминания, воспоминания... Сидящий у окна Борис Васильевич Григорьев-Сланевский задумчиво смотрит через стекло на площадь Нахимова, заполненную людьми, трогает свои "тарасовские" усы. О чем он думает? Кто-то из соседей обращается к нему. Он переспрашивает:
- Гунько? Вон он, в мундире, рядом с автобусом стоит.- И бывший командир полка задерживает взгляд на бывшем своем разведчике. Я вспоминаю вчерашний день в зале Дома офицеров, где проходила научно-историческая конференция, посвященная 25-летию освобождения Севастополя. Зал был заполнен до отказа. В президиуме - представители города-героя, прославленные военачальники, Герои Советского Союза. Среди них генерал Тюленев, командовавший артиллерией в период штурма Севастополя, командир женского авиационного полка, Герой Советского Союза Елена Бершанская и многие другие. Десятки выступающих говорили о мужестве советских солдат, матросов и офицеров. На трибуну поднимается бывший начальник политотдела 257-й стрелковой дивизии Семен Никитович Саркисьян.
- Я склоняю голову перед героизмом бойцов 51-й и Приморской армий,--сказал он.- Каждый из них проявил отвагу и находчивость, несгибаемое мужество в этом жесточайшем сражении. Одни из них отдали жизнь за победу, другие живы и сейчас. И сегодня мне хочется сказать о некоторых из них. Здесь в зале присутствует командир 953-го полка Григорьев-Сланевский, как мы называли его любовно, наш Чапай.
В передних рядах поднялся Борис Васильевич, легким поклоном поблагодарил присутствующих за бурные аплодисменты.
- В этом зале,- продолжал в торжественной тишине бывший начальник политотдела дивизии,- присутствует наш бесстрашный разведчик, ставропольский крестьянин Николай Гунько, изображенный на диораме. 153 вражеских "языка" доставил он из расположения врага, прошел по фронтовым дорогам с первого часа войны до последнего и остался жив. Поднимись, товарищ Гунько, пусть люди посмотрят на тебя, по духу - настоящего русского богатыря...
Грянул шквал аплодисментов, как по команде, встали все присутствующие в зале.
- Гунько! Гунько! - скандировали ветераны. К сожалению, в эти минуты Николай Иванович не присутствовал в зале - по путевке горкома КП Украины он уехал на встречу с коллективом одного из предприятий Севастополя. Долго не успокаивался зал, пока не объявили, где он находится.
Это было вчера, а сегодня бывшие воины едут к исходным позициям того далекого и такого памятного штурма. Позади остался Севастополь. Вот и вершина Сапун-горы. Взметнулся к небу памятник 51-й армии. У подножия его горы цветов. Подходят к нему и ветераны 257-й дивизии. Многие опираются на костыли. В молчании они склоняют головы. Никто не скрывает слез. Они - как память сердца о боевой молодости, о товарищах, упавших и не поднявшихся вот на этой земле. Стояли в молчании и разведчики 953-го полка. Затем автобус держит путь в долину, к месту исходных боевых позиций. Ветераны, а их около пятидесяти человек, поднимаются на невысокий гребень на склоне горы.
Идущий рядом со мной пожилой мужчина остановился перед углублением, оставшимся от прежней траншеи, схватился за левую сторону груди. Лицо его вдруг покрыла бледность.
- Вот, поди ж ты,- как-то виновато улыбнулся он,- тогда до самой вершины добрался, а сейчас канавку не преодолею.
При взгляде на него меня охватило смешанное чувство боли и стыда за то, что у меня здоровое сердце и крепкие ноги, а не догадался сразу подать руку старому солдату.
- Спасибо,- вздохнул он, когда мы догнали группу.
- Вам спасибо за все.- Я по-прежнему чувствовал себя в чем-то виноватым перед этим человеком. И представил его поднимавшимся под градом пуль и осколков в атаку из этих почти засыпанных траншей. Только в этот миг я сердцем понял, что каждый шаг солдата, сделанный отсюда, был подвигом.
Впереди зеленела вершина Сапун-горы. Перед ней, подернутая синей дымкой, расстилалась долина, по которой четверть века назад под огнем со склонов горы шли цепи советских бойцов на штурм укреплений врага.
Снова воспоминания... Вспомнили опять же о том, как за неделю до начала штурма ушел ночью с товарищами за "языком" Николай Гунько. Не вернулись они к утру, не было их и весь следующий день. Уже считали ребят погибшими: шутка ли - четыре линии обороны на склонах Сапун-горы, где опутан колючей проволокой и заминирован каждый метр. Но на следующую ночь вернулись разведчики, блестяще выполнив задание.
- Ценные сведения, полученные от фашистского офицера, во многом помогли в сражении не только полку, но и дивизии,- рассказывал С. Н. Саркисьян.
Николай Иванович в это время смотрел из-под руки в сторону вершины горы.
- Крепким орешком этот склон был,- произнес он.
Подъехав к подножию Сапун-горы, мы увидели несколько разрушенных железобетонных дотов врага. Еще валялись здесь искореженные взрывами стальные перекрытия. Рядом с дотами на каждом шагу попадались ржавые осколки, патроны, пули.
- Надо отвезти домой для районного музея,-сказал Николай Иванович и стал собирать осколки и пули. Многие ветераны держали на ладонях смертоносные куски металла. Они были для них как эхо далекого сражения.
Может быть, патрон, который я держу в руке, вылетел из диска ручного пулемета, которым разил контратакующих фашистов Николай Иванович Гунько. В комментариях к изданию справочника "Диорама "Штурм Сапун-горы 7 мая 1944 года" говорится: "На разрушенный артиллерийский вражеский дот прорвались наши разведчики. Впереди с автоматом - командир разведроты лейтенант Михаил Головня, Рядом с пулеметом - бесстрашный разведчик Николай Гунько".
Сейчас он ходит по склону горы, то и дело наклоняясь.
- Николай Иванович, поехали,- зовут его товарищи. Он на минуту остановился у разрушенного дота, потом решительно пошел прочь. Какие чувства и думы владели в эту минуту бывшим полковым разведчиком, догадаться нетрудно.
Вот что я услышал во время встречи его с фронтовым товарищем Александром Кирилловичем Бейником. Ветераны 257-й дивизии подошли к диораме. И вдруг из толпы навстречу Николаю Ивановичу шагнул средних лет крепкого сложения мужчина:
- Николай! Ты ли это?
- Саша?
Александр Бейник, бывший матрос, двести пятьдесят дней оборонял Севастополь от фашистов. Потом вернулся к родному городу в составе противотанкового истребительного артдивизиона. Перед штурмом они встретились с Николаем Гунько, и разведчик при расставании попросил:
- Ты уж прикрывай нас, Сашка, будем надеяться..:
Потом вместе они добивали врага в Прибалтике. И вот неожиданная встреча теперь. Николай Иванович вздохнул, по лицу его скользнула грусть.
- Я сейчас у дота вспомнил Анисима Щебетовского. Помнишь? Тоже защищал Севастополь, на склоне Сапун-горы очередь прошила ему грудь. Никто не хотел умирать, а ему было особенно больно. До Севастополя - рукой подать.
Друзья вошли в помещение диорамы. Экскурсовод рассказал историю ее создания, прокомментировал боевые эпизоды, запечатленные на полотне и предметном плане.
- На помощь своему другу лейтенанту Головне подоспел с пулеметом Николай Гунько. Кстати, Николай Иванович сейчас присутствует здесь.
Бывший разведчик вышел на смотровую площадку перед диорамой и поклонился присутствующим под бурные аплодисменты.
Побывали ветераны и на мысе Херсонес, где они добивали остатки вражеских войск.
10 мая настала пора расставаться. Севастополь тепло встретил ветеранов, трогательными были и проводы. В городе русской боевой славы эти люди всегда самые желанные, самые дорогие гости.

И вечный бой...
(спустя 40 лет)

Прошло еще пятнадцать лет. Словно вздохнув облегченно, комфортабельный автобус плавно замедлил бег, и я вместе с ветеранами войны снова ступил на легендарную, обильно политую сорок лет назад кровью советских бойцов вершину Сапун-горы. Так же, как и пятнадцать лет назад, в канун Дня Победы над горою плыли кучевые облака, тени их изредка скользили по залитым солнцем зеленым склонам. Так же торжественно, сдерживая волнение, поднимались к диораме сотни ветеранов, и сияние боевых наград на груди каждого из них отражалось в глазах молодых, Вздохнул рядом со мной бывший воин казах Алмей Жумахиевич Бергазин из Актюбинска, тихо произнес:
- Не думал, что через сорок лет доведется взглянуть...
- Ох, и досталось мне тут 8 мая сорок четвертого - вот она, отметина,- потрогал голову семидесятилетний Максим Никифорович Куликов из Зернограда Ростовской области.
Вот и устремленный в небо памятник 51-й армии. Все выглядит как и в тот день 1969 года. И вдруг в памяти ярко вспыхнуло воспоминание, от которого грустно и больно стало на душе. Нет рядом Николая Ивановича Гунько! А тогда, в такой же майский день, он шагал, как и эти славные люди, рядом со мной, как и они, испытывая гордость за причастность к великой славе Севастополя. И я знал: сердце его полнилось скорбью по погибшим боевым друзьям.
"Эх, Анисим, матрос наш,- произнес бы, как и тогда, Николай Иванович.- В сердце моем ноет по тебе рана. Как жаждал ты увидеть Севастополь, у стен которого стоял насмерть и остался жив. А вот при штурме Сапун-горы сразила тебя вражеская очередь..."
Но лежит в этой земле вот уже сорок лет, вместе с тысячами товарищей по оружию, молодой матрос Анисим Щебетовский. И не знает он, что нет уже в живых его ратного друга Николая Гунько. Его, как и тысячи бывших воинов, унесли в мирные дни фронтовые раны и болезни, и не прозвучит голос бывшего разведчика на сегодняшней своеобразной поверке, не стиснут его в крепких объятиях друзья.
- О чем задумался, товарищ? - словно издалека донесся голос казаха.- Людей-то сколько! Это и есть диорама?
Прямо перед нами высится здание диорамы, и мне вспомнилось, как, когда пятнадцать лет назад подошли мы сюда с Николаем Ивановичем, вспыхнула на миг в его глазах лукавинка.
- Билеты не брать - неудобно,- сказал он,- но и себя смотреть за деньги как-то чудно. Вот ситуация, а?
Разрешилась она тогда вполне благополучно, с помощью работников музея, разыскавших в гуще людей бесстрашного разведчика. В тот день я сделал снимок на память и только сегодня вручаю его сотрудникам музея героической обороны и освобождения Севастополя.
- Что ж,- улыбнулась старший научный сотрудник И. Ю. Агишева,- лучше поздно, чем никогда. Спасибо. Вы получили наше письмо?
- Спасибо за короткие, но сердечные строки. Николай Иванович был бы рад... И за приглашение на торжества в честь 40-летия со дня освобождения нашего славного города,- ответил я и достал письмо,- Это вы писали?
"Книгу с Вашей повестью о Николае Ивановиче Гунько получили. Искренне благодарны за внимание и помощь музею. Не передать Вам, с какой болью в душе мы вносим коррективы в личное дело Николая Гунько.
Все дальше уходят от нас годы войны, а ее печальный расчет растет..."
- Вот именно - растет,- сказала тихо Ирина Юрьевна.- А Вы уже встретились с однополчанами Николая Ивановича?
- Пока нет.
- Здравствуйте,- шагнул к нам невысокого роста пожилой мужчина с седой шевелюрой.
- Семен Никитович? - вырвалось не вольно.
- Он самый, живой, как видишь. А вот рядом с тобой не вижу нашего славного разведчика.
Это бывший начальник политотдела 257-й стрелковой Сивашской дивизии Семен Никитович Саркисьян. Полковник в отставке восьмой десяток разменял, а по-прежнему энергичен, с молодым задором в глазах.
- Проведал друга? - спрашивает он.
- Только иду.
- Иди, иди, наши уже там. Одних уже нет, но встретишь других боевых друзей Николая, о которых, быть может, слышал, но не видел их.
У входа в смотровой зал диорамы сотни людей. Вхожу в зал и чувствую, как щемящая боль стискивает грудь, а по телу пробегает озноб. Вот он, такой близкий и знакомый образ легендарного разведчика, руку протяни - и коснешься его плеча. Лицо, глаза, руки, крепко сжимающие ручной пулемет, каждая черточка лица знакомы до боли. Так и кажется, вот сейчас Николай Иванович оторвет глаз от прицела, положит пулемет в сторону, смахнет пилоткой пот с лица и легко шагнет с диорамы в зал. "Ну, здравствуй,- скажет.- Как там мои родные и земляки поживают? А я все воюю. Видишь, сколько гостей у меня каждый день бывает, но все равно, хоть одним глазом хочется взглянуть на родных и друзей, на наше Красногвардейское. Но надо идти в атаку..."
А что бы он сказал, увидев сейчас дочь Валю и сына Лешу? Я представил в эти минуты, как крепко бы он обнял детей, пришедших в гости к отцу вместе с его боевыми товарищами Героем Советского Союза Ильей Ивановичем Поликахиным, командиром полка Борисом Васильевичем Григорьевым-Сланевским, комсоргом полка Казбеком Федоровичем Бтемировым, разведчиками Михаилом Андреевичем Заиченко, Иваном Григорьевичем Овчинниковым.
- Не забывайте меня, друзья,- сказал бы он им,- особенно сегодня. День-то какой - День Победы! Отметьте его по-фронтовому, по-нашему, по-солдатски.
Нет, не забыли Николая Ивановича его друзья в торжественные и радостные часы грандиозного празднества севастопольцев в честь 40-летия освобождения города-героя от фашистов. О нем, ушедшем навсегда, все говорят как о живом. Его образ, его боевые подвиги друзья хранят в памяти и в сердце. С некоторыми из них сегодня я встретился впервые, и им было что рассказать о бесстрашии, находчивости, мужестве, проявленных разведчиком Николаем Гунько в далекие и грозные для нашей Родины годы.
Полковник в отставке, бывший бессменный комсорг полка Казбек Бтемиров в штатской одежде выглядит моложе своих лет.
- Я, как и все однополчане, любил Николая за истинную храбрость и человечность. Товарищ он был надежный и верный, фашистов ненавидел люто, храбр был до безумия, действовал умело и осмотрительно,- улыбчивое лицо Казбека Федоровича суровеет, когда вспоминает он о пережитом.
- Более 150 "языков" взял за годы войны Николай. Откровенно говоря, действовал он почище матроса Кошки-1. Это подтвердят и архивные документы, и присутствующие здесь его боевые соратники. Вот, кстати, Михаил Андреевич Заиченко из села Кочубеевского Ставропольского края. Вместе с Николаем не один километр прополз он по минным полям.
Михаил Андреевич, по общему признанию бывших однополчан, весельчак и заводила, а значит и тамада в дружеском застолье ветеранов. Смотришь на его озорное, добродушное лицо, и трудно представить, что вместе с Николаем Гунько он участвовал в десятках опаснейших операций по взятию и доставке "языков".
- Да, были люди в наше время,- сказал Михаил Андреевич, и вдруг в глазах его блеснули слезы,- такие, как мой боевой друг Коля Гунько, татарин Зайнула Зайнулин, цыган Колька Козорез, украинцы Павлик Кириченко, Афоня Дондик.
...9 мая 1984 года утро выдалось по-южному теплым и солнечным. К девяти часам площадь адмирала Нахимова была запружена народом. Как в боевом строю, стоят ветераны в составе своих родных подразделений. Под сенью военно-морского флага застыли в строгих колоннах молодые матросы и морские пехотинцы - преемники славных боевых традиций отцов и дедов, проливших кровь в жестоких схватках с врагом на священной севастопольской земле.
Ветераны боев за Севастополь идут по улицам города. Жители города скандируют: "Спасибо, спасибо, спасибо" и буквально засыпают цветами многотысячный корпус своих освободителей. Нет, об этом не расскажешь словами, это нужно увидеть...
Идут в строю и боевые друзья легендарного разведчика Николая Ивановича Гунько. А он... Он рядом с ними - запечатленный художником, ведет свой смертный бой с врагами Родины на вершине политой кровью Сапун-горы. Как и немеркнущая слава Севастополя, его образ будет вечно жить в сердцах и наших современников, и тех, кто придет в этот мир после нас. Ведь память - это бессмертие человечества.

Обелиск у дороги

Рядом с южной окраиной районного села Красногвардейского пролегает дорога из Ставрополя в Ростов. Здесь, к самому краю шоссе подступают надгробные памятники сельского кладбища. Мчатся по асфальту днем и ночью, в любую погоду автомашины, спешат мимо кладбища сотни людей, у каждого из которых свои дела и заботы. Но иногда, даже в будничный день, нет-нет да затормозит, прижавшись к обочине, грузовая автомашина или автобус. Спустившись с откоса, люди подходят к мраморному обелиску, что ближе всех к дороге. На нем выгравирован портрет человека с открытым веселым взглядом, устремленным на уходящую на запад ленту дороги. На основании обелиска надпись "Прославленному разведчику Великой Отечественной войны, дорожному мастеру Гунько Николаю Ивановичу от коллектива дорожного участка 1498".
Приходят к могиле Н. И. Гунько те, кто знал его по работе, водители расположенных рядом автотранспортных предприятий, труженики колхозов и совхозов! учащиеся школ района. Дети вспоминают о нем с особой любовью, ибо нет такой школы в районе, в которой бы при жизни не побывал бывший полковой разведчик, не рассказал ребятам об уже далеком, грозном времени, о фронтовых путях-дорогах.
Да, много трудных дорог исхожено Николаем Гунько, но самой близкой его сердцу была вот эта. Он так и называл ее: "Моя дорога". Еще бы, ведь за тридцать лет каждая пядь асфальтного полотна между селами Преградным и Привольным полита его потом, каждая ухабина знакома на глаз и на ощупь.
Работа дорожного мастера далеко не проста - и пыльная, и грязная. И чем суровей погодные условия, тем более зоркого догляда требует каждый участок трассы. В дождь, в гололед, в метель дорожный мастер несет поистине боевую вахту - от его расторопности зависит не только пропускная способность шоссе, но и безопасность людей. Особенно большого напряжения сил, а порой и самого настоящего мужества требовали от Николая Ивановича метельные зимы со снежными заносами, буквально пленявшими вереницы автомашин.
В один из жарких августовских дней, в годовщину со дня кончины Николая Ивановича, к обелиску пришли вместе с родными его боевые друзья: Герой Советского Союза Илья Иванович Поликахин и Михаил Андреевич Заиченко. Один приехал из Подмосковья, другой - из села Кочубеевского, что на Ставрополье.
- Ну, здравствуй, наш дорогой боевой брат,- тихо-тихо произнес Илья Иванович и будто живого друга спросил: - значит, стоишь на вечном посту у своей дороги?
- Здравствуй, Коля,- снял кепку с головы Михаил Андреевич.
Помолчали друзья, вздохнули, присели на лавочку и все всматривались в портрет повлажневшими глазами.
- Не правда ли, по лицу любой определит, что орел наш Коля,- обвел взглядом присутствующих Михаил Андреевич.- Ну, что задумался, Илюша?
Илья Иванович посмотрел на дорогу, гудящую моторами, потом перевел взгляд на портрет друга:
- О чем думаю? О его натуре. Ведь не жалел себя на работе, как и на войне. Верно, Раиса Ивановна?
- Да уж куда еще - горел в работе. Ни дня, ни ночи покою. Вот и Саша подтвердит. Помнишь, что он сотворил тогда зимой? - обратилась она ко мне.
Да, не забыть ту страшную зиму шестьдесят восьмого с ее ураганными ветрами и пыльными бурями. Тогда несколько дней, даже в полдень, в пяти шагах нельзя было различить на улице человеческую фигуру, а в полях бесновались темно-желтые смерчи. Редко кто из жителей села отваживался выходить на улицу, на предприятиях и в учреждениях замерла жизнь. И вот, пробираясь в такой день в редакцию, я услышал стрекот мотоцикла. Будто вынырнув из грязно-коричневой мглы, у одного из домов остановился тяжелый мотоцикл. С сиденья медленно слез мужчина в запорошенном снегом полушубке, с головой, закутанной в женскую шаль. Он отбросил ее с лица, и я увидел знакомые, воспаленные от ветра, но озорные глаза.
- Ну и маскарад! - воскликнул я.
Николай Иванович трет концом шали побелевшую щеку, смахивает варежкой выдавленные морозным ветром слезы, приговаривает:
- Представь себе, лучшая одежда в такую пропасть - женская шаль.
- Да кто ж вас гонит в эту самую пропасть из дома?
- Работа, дорогой. Завтра стихнет, а я и не знаю, на каком участке самые опасные заносы. Вот и езжу на разведку. Сам знаешь, как шоферы нашего дорожного мастера крестят, когда пробка на километр растянется. А то я уже буду знать, куда людей и технику направить.
Метельные рейды даром не прошли. Через два дня Николай Иванович с высокой температурой был доставлен в больницу. Врачи определили воспаление легких. Лечение требовало минимум двух недель. Но когда через два дня пыльная буря немного утихла и я пришел в больницу узнать о здоровье Николая Ивановича, там его уже не было.
- Отпросился у врача домой - живет ведь рядом,- сообщили мне.
Дома я застал лишь расстроенную вконец Раису Ивановну.
- Ну ты подумай, что отколол,- взволнованно сообщила она,- уехал на работу. Уже ведь не молоденький, здоровье плохое, а он не жалеет себя.
Потом уже я узнал, что в этот день Николай Иванович побывал в двух организациях, выхлопотал бульдозер и до позднего вечера руководил расчисткой дороги от заносов. Причем и сам не выпускал из рук лопаты. В тот же день пошли в краевой центр и пассажирские автобусы, и грузовой транспорт.
- Ты помнишь, как я его ругал в письме за то, что не щадит свое здоровье? - говорит Илья Иванович Поликахин.- Но сам-то в душе гордился им. Узнаю фронтовую закваску. Илья Иванович грустно улыбнулся.
- Миша, а ты его выступление в записи не слышал? Это когда он выступал по телевидению на 20-летие освобождения Севастополя.
- Нет. Но догадываюсь, что что-то оригинальное сказал.
Я помнил выступление Николая Ивановича по центральному телевидению почти дословно. Вел передачу известный комментатор Юрий Фокин. На его просьбу рассказать о боевых делах, Николай Гунько ответил: "Тянешь этого "языка" несчастного, порой так хочется фашиста прикончить. Но нет - надо его доставить живым, чтобы он рассказал о расположении своих подразделений, батарей, о намерениях врага". "А чем вы сейчас занимаетесь, Николай Иванович?"- спрашивает Ю. Фокин.
Ответ был действительно оригинальным - полушутливым, но и вполне верным: "По-прежнему занимаюсь грязным делом".
- А как это понимать?
- Работаю дорожным мастером, а значит и дождь, и снег, и ветер, и пыль - все мое. Чем хуже погода, тем у нас больше забот.
В эти минуты Николай Иванович вряд ли даже и подумал сообщить телезрителям о тех многочисленных поощрениях, которые заслужил от руководства краевого дорожного управления, о десятках почетных грамот, которыми он был награжден. Грамоты за трудовые успехи он иногда показывал родным и близким друзьям, о дорожных своих делах и неурядицах охотно говорил с любым человеком, а вот о войне вспоминать не любил. Как это ни странным покажется, но его жена и теперь уже взрослые дети Таня, Леша и Валя редко слышали от отца рассказы о военных годах. Наслышаны они были о его боевых подвигах в основном от Ильи Ивановича Поликахина.
В связи с этим хочется сказать, что послевоенная дружба двух бывших разведчиков является настоящим образцом истинного фронтового братства. Уже одно то, что Герой Советского Союза И. И. Поликахин с женой Анной Павловной, бывшей фронтовой медсестрой, и с детьми Володей и Таней после войны ежегодно навещал Николая Ивановича, говорит о его любви и признательности к другу. Когда Николаю Ивановичу Гунько приходилось трудно, Поликахин всегда оказывался рядом.
- Коля, как же ты не поймешь, что надо заботиться о своем здоровье? - нередко говорил Илья Иванович.
- А ты-то, Илья, о своем благополучии здорово редеешь? - озорно подмигивая присутствующим при разговоре, отвечал Николай Иванович.- Ты ведь и сам в санатории за столько лет один-два раза был, а меня укоряешь.
Илья Иванович обычно после такого ответа говорил что-то невнятное, вроде: "Мне-то что, с двадцати четырех лет имею "счастье" быть пенсионером по инвалидности, а у тебя "адская работа".
- Нет, Илья, адскую работу мы с тобой давно закончили. А не спеть ли нам? - И Гунько красивым голосом начинал "То ли в Киеве, то ли в Рязани не ложились девушки спать, много варежек теплых связали, чтоб бойцам их на фронт отослать..."
И вот теперь в этот августовский день два бывших разведчика сидят у могилы третьего, по их единодушным рассказам храбрейшего из храбрых, находчивейшего из находчивых. А мимо, по асфальтному шоссе, мчатся автомашины, словно приветствуя гулом моторов дорожного мастера, труженика и воина Николая Гунько.
Боевые соратники, покидая могилу друга, не прощаются, а говорят: "До свидания, дружище!". И я знаю, что они всегда будут навещать его, и всегда будут с гордостью повторять: "Да, наш Коля! Каким он парнем был!"